Стихи о войне 1941-1945 годов

Деды от врага в бою
Землю защищали,
И к стране любовь свою
Внукам завещали!

С Днем Победы, днем весны.
Днем, когда мы обрели
Солнце, воздух, небо, мир.
С праздником! Добра и сил!

Мы знаем – деды наши
Герои той войны,
Они старались очень,
Чтоб просто жили – мы!

Веют флаги на ветру,
Прославляя ту весну,
Что когда-то наш герой
Защитил Земли покой!

Грохот пушек мы не знаем
И не слышим свист свинца,
За покой наш уважаем
Деда, брата и отца!

Гремят из прошлого глубокие слова:
Мы помним всех, мы это не забыли!
И память будет век о том жива,
Какой ценой вы мир нам подарили.

Мы знаем – воевали деды,
И шли упорно до Победы,
Они не сдались, победили,
А мы их подвиг не забыли!

Девятое Мая
Встречают кругом.
Стихи мы читаем
И песни поём!

Вражье знамя
Растает, как дым,
Правда за нами,
И мы победим.

Чистый ветер ели колышет,
Чистый снег заметает поля.
Больше вражьего шага не слышит,
Отдыхает моя земля.

С иными мирами связывая,
глядят глазами отцов
дети – широкоглазые
перископы мертвецов.

Герои, наши славные герои,
Вы подарили небо голубое,
Вы подарили всем ребятам смех,
Мы не забудем, будем помнить всех…

Копай, моя лопата,
Звени, моя кирка.
Не пустим супостата
На мирные поля.

Уральцы бьются здорово,
Нам сил своих не жаль,
Ещё в штыках Суворова
Горела наша сталь.

Враги кричали: «Нет конца
У ленинградского кольца!»
Мечом рассек его боец –
И вот кольцу пришел конец.

Ты каждый раз, ложась в постель,
Смотри во тьму окна
И помни, что метет метель
И что идет война.

Скорбный праздник в моей Отчизне.
Солнце – вечный огонь небес.
Над могилою братской – крест:
Символ смерти и символ жизни.

День Победы – это праздник славы
Тех, кто постоял за нас в бою,
Кто пожертвовал порою самым главным,
Кто отдал за нас и жизнь свою.

Красоту, что дарит нам природа,
Отстояли солдаты в огне,
Майский день сорок пятого года
Стал последнею точкой в войне….

Отстояли нас наши мальчишки.
Кто в болоте лежит, кто в лесу.
А у нас есть лимитные книжки,
Черно-бурую носим лису.

Вечная слава! От этих слов
Пахнет дымом и пламенем.
Вечная слава! Пыльца цветов
Красит слова на камне.

Возле могилы, склонясь, стоят
Дети, солнцем облитые...
Вечная слава тебе, солдат,
Спящий под этими плитами!

Щели в саду вырыты,
Не горят огни.
Питерские сироты,
Детоньки мои!

Под землей не дышится,
Боль сверлит висок,
Сквозь бомбежку слышится
Детский голосок.

Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.

Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.

Костюм ефрейтора домашний
Довольно легок, строг и прост.
Он состоит из круглой башни
И пары пулеметных гнезд.

В таком наряде ходит дома
Немецкий фюрер в дни приема.
А шьет ему костюм стальной
Известный Крупп, мужской портной.

Воспетый и в стихах, и в пьесах,
Он, как отец своим сынам,
Уже полвека на протезах,
Что ни весна, приходит к нам.

Он и страшнее, и прекрасней
Всех отмечаемых годин.
Один такой в России праздник –
И слава богу, что один.

Нет, слово «мир» останется едва ли,
Когда войны не будут люди знать.
Ведь то, что раньше миром называли,
Все станут просто жизнью называть.

И только дети, знатоки былого,
Играющие весело в войну,
Набегавшись, припомнят это слово,
С которым умирали в старину.

Когда земля от крови стыла,
Когда горел наш общий дом,
Победу труженики тыла
Ковали праведным трудом.

Когда фашизму рвали тело
Отцы, мужья и сыновья,
В тылу бурлило и кипело –
Трудилась Родина моя.

Майский праздник –
День Победы
Отмечает вся страна.
Надевают наши деды
Боевые ордена.

Их с утра зовёт дорога
На торжественный парад.
И задумчиво с порога
Вслед им бабушки глядят.

Иван до войны проходил у ручья,
Где выросла ива неведомо чья.
Не знали, зачем на ручей налегла,
А это Иванова ива была.

В своей плащ-палатке, убитый в бою,
Иван возвратился под иву свою.
Иванова ива,
Иванова ива,
Как белая лодка, плывёт по ручью.

Сигнал тревоги
Над страной.
Подкрался враг,
Как вор ночной.
Фашистов черная орда
Не вступит в наши города.
И мы врага отбросим так,
Как наша ненависть крепка,
Что даты нынешних атак
Народ прославит на века.

Войны я не видел, но знаю,
Как трудно народу пришлось,
И голод, и холод, и ужас –
Всё им испытать довелось.

Пусть мирно живут на планете,
Пусть дети не знают войны,
Пусть яркое солнышко светит!
Мы дружной семьёй быть должны!

Кончилась война. Шинель пылится
В самом дальнем уголке трюмо.
Пусть война уже не повторится,
Не придет печальное письмо.

Молодость свою в сраженьях этих
Потерял давно не юный дед.
День Победы с трепетом он встретит,
Ведь важнее не было побед!

Сзади Нарвские были ворота,
Впереди была только смерть…
Так советская шла пехота
Прямо в желтые жерла «Берт».

Вот о вас и напишут книжки:
«Жизнь свою за други своя»,
Незатейливые парнишки –
Ваньки, Васьки, Алешки, Гришки, –
Внуки, братики, сыновья!

Есть имена и есть такие даты, –
Они нетленной сущности полны.
Мы в буднях перед ними виноваты, –
Не замолить по праздникам вины.

И славословья музыкою громкой
Не заглушить их памяти святой.
И в наших будут жить они потомках,
Что, может, нас оставят за чертой.

Пустые, перевернутые лодки
похожи на солдатские пилотки
и думать заставляют о войне,
приковывая зрение к волне.

Хотя они – по-своему – лишь эхо
частей, не развивающих успеха,
того десятибалльного ура,
что шлюпку опрокинуло вчера.

Если у бабушки трое внучат,
Трое внучат никогда не молчат.
– Расскажи мне, бабушка,
Про курочку-рябушку.
– А мне по секрету –
Про Марс и ракету…
– А мне потихонечку
Песенку спой
О том, как на фронте
Была медсестрой.

И в День Победы, нежный и туманный,
Когда заря, как зарево, красна,
Вдовою у могилы безымянной
Хлопочет запоздалая весна.

Она с колен подняться не спешит,
Дохнет на почку, и траву погладит,
И бабочку с плеча на землю ссадит,
И первый одуванчик распушит.

В бомбоубежище, в подвале,
нагие лампочки горят…
Быть может, нас сейчас завалит,
Кругом о бомбах говорят…

…Я никогда с такою силой,
как в эту осень, не жила.
Я никогда такой красивой,
такой влюбленной не была.

Я знала мир без красок и без цвета.
Рукой, протянутой из темноты,
нащупала случайные приметы,
невиданные, зыбкие черты.

Так, значит, я слепой была от роду,
или взаправду стоило прийти
ко мне такой зиме, такому году,
чтоб даже небо снова обрести...

Злодей замучил мать и дочь
Спалил их двор и дом
И, торопясь, уходит прочь
С награбленным добром.

Но нет тропинок, нет путей,
Не скрыться никуда
Убийце женщин и детей
От грозного суда.

Куда б ни шел, ни ехал ты,
Но здесь остановись,
Могиле этой дорогой
Всем сердцем поклонись.

Кто б ни был ты – рыбак, шахтер,
Ученый иль пастух, –
Навек запомни: здесь лежит
Твой самый лучший друг.

И для тебя и для меня
Он сделал все, что мог:
Себя в бою не пожалел,
А родину сберег.

Не позабыты печальные списки,
Как часовые, стоят обелиски,
Около настежь открытых дверей
Лица скорбящих седых матерей.

Над камышами, над ковылями
Вдовья печаль говорит с журавлями,
Просит: возьмите меня в дальний путь,
Чтоб на могилы погибших взглянуть!

Лето проходит, краснеют рябины,
Но никогда не уходят седины,
Незабываемо горе войны,
Снег пережитого, снег седины!

Справа раскинулись пустыри,
С древней, как мир, полоской зари.

Слева, как виселицы, фонари.
Раз, два, три…

А надо всем еще галочий крик
И помертвелого месяца лик
Совсем ни к чему возник.

Это – из жизни не той и не той,
Это – когда будет век золотой,
Это – когда окончится бой,
Это – когда я встречусь с тобой.

Я чувствую кожей, как стонет земля,
Полями сражений вздыхая.
Я вижу, как сохнут, скорбя, тополя,
Листву, словно слёзы, роняя;
Я слушаю ветер – он эхом войны
Гудит так щемяще-тревожно.
Он помнит всех тех, кто пропал без вины
В кровавом огне бездорожья.
Я чувствую кожей, как стонет земля,
Кургановой грудью вздыхая.
Я слышу, как росами плачут поля,
С мольбою сердечно взывая:
Одумайтесь, люди… Не надо войны!

Всё замело дремучими снегами.
Снега, снега – куда ни бросишь взгляд...
Давно ль скрипели вы под сапогами
Чужих солдат?

Порой не верится, что это было,
А не привиделось в тяжёлом сне...
Лишь у обочин братские могилы
Напоминают о войне.

Снега, снега… Проходят тучи низко,
И кажется – одна из них вот-вот
Гранитного коснётся обелиска
И хлопьями на землю упадёт.

Мы в юности записок не вели,
и, лишь пройдя через бои-пожары,
по памяти, но честно, как могли,
солдаты написали мемуары.

И людям больше скажут обо мне
не кирпичи, что я таскал на стройке,
не подвиг, совершенный на войне,
а эти, мной написанные, строки.

Листай страницы времени – и вновь
тревожным светом озарятся лица,
сквозь гимнастерки просочится кровь
и под рукой железо раскалится.

Война меня кормила из помойки:
Пороешься и что-нибудь найдешь.
Как серенькая мышка-землеройка,
Как некогда пронырливый Гаврош...

Зелененький сухарик, корка сыра,
Консервных банок пряный аромат.
В штанах колени, вставленные в дыры,
Как стоп-сигналы красные горят.

И бешеные пульки, вместо пташек,
Чирикают по-своему... И дым,
Как будто знамя молодости нашей,
Встает над горизонтом золотым...

Девчонка руки протянула
И головой – на край стола...
Сначала думали – уснула,
А оказалось – умерла.

Её из школы на носилках
Домой ребята понесли.
В ресницах у подруг слезинки
То исчезали, то росли.

Никто не обронил ни слова.
Лишь хрипло, сквозь метельный стон,
Учитель выдавил, что снова
Занятья – после похорон.

В слепом неистовстве металла,
Под артналетами, в бою
Себя бессмертной я считала
И в смерть не верила свою.

А вот теперь – какая жалость! –
В спокойных буднях бытия
Во мне вдруг что-то надломалось,
Бессмертье потеряла я…

О, вера юности в бессмертье –
Надежды мудрое вино!..
Друзья, до самой смерти верьте,
Что умереть вам не дано!

За утратою – утрата,
Гаснут сверстники мои.
Бьет по нашему квадрату,
Хоть давно прошли бои.

Что же делать? –
Вжавшись в землю,
Тело бренное беречь?
Нет, такого не приемлю,
Не об этом вовсе речь.

Кто осилил сорок первый,
Будет драться до конца.
Ах обугленные нервы,
Обожженные сердца!..

День памяти —
Победы праздник,
Несут венков
Живую вязь,
Тепло букетов
Красок разных,
Чтоб не терялась
С прошлым связь.
И плиты скорбные согреты
Цветов дыханьем полевым.
Прими, боец,
Как дар, всё это
Ведь это нужно
Нам,
Живым.

Тот самый длинный день в году
С его безоблачной погодой
Нам выдал общую беду –
На всех. На все четыре года.

Она такой вдавила след,
И стольких наземь положила,
Что двадцать лет, и тридцать лет
Живым не верится, что живы.

И к мертвым, выправив билет,
Все едет кто-нибудь из близких.
И время добавляет в списки
Еще кого-то, кого-то нет.
И ставит, ставит обелиски.

Из чистых-чистых поднебесных далей
На внуков и на правнуков глядят
Те, кто за нас бесстрашно воевали,
Во имя жизни – жизни не щадя.

Каких нечеловеческих усилий
Потребовала Родина от них!
Как беспощадно пули их косили
Всех без разбора – старых, молодых…

Далекие военные страницы
Нам открывает жизнь из года в год,
И мы с тобой обязаны гордиться
Тем подвигом, что совершил народ.

На улице Десантников живу,
Иду по Партизанской за кизилом.
Пустые гильзы нахожу во рву –
Во рву, что радом с братскою могилой.

В глухом урочище туман, как дым,
В оврагах расползается упрямо.
Землянок полустертые следы,
Окопов чуть намеченные шрамы.

В костре сырые ветки ворошу,
Сушу насквозь промоченные кеды,
А на закате в городок спешу –
На площадь Мира улицей Победы.

Ненависть – в тусклый январский полдень
Лед и сгусток замерзшего солнца.
Лед. Под ним клокочет река.
Рот забит, говорит рука.

Нет теперь ни крыльца, ни дыма,
Ни тепла от плеча любимой,
Ни калитки, ни лая собак,
Ни тоски. Только лед и враг.

Ненависть – сердца последний холод.
Все отошло, ушло, раскололось.
Пуля от сердца сердце найдет.
Чуть задымится розовый лед.

Вслед за врагом пять дней за пядью пядь
Мы по пятам на Запад шли опять.
На пятый день под яростным огнем
Упал товарищ, к Западу лицом.

Как шёл вперед, как умер на бегу,
Так и упал и замер на снегу.
Так широко он руки разбросал,
Как будто разом всю страну обнял.

Мать будет плакать много горьких дней,
Победа сына не воротит ей.
Но сыну было – пусть узнает мать –
Лицом на Запад легче умирать.

Контур леса выступает резче.
Вечереет. Начало свежеть.
Запевает девушка-разведчик,
Чтобы не темнело в блиндаже.

Милый! Может, песня виновата
В том, что я сегодня не усну?
Словно в песне, мне приказ – на запад,
А тебе – «в другую сторону».

За траншеей – вечер деревенский.
Звёзды и ракеты над рекой...
Я грущу сегодня очень женской,
Очень несолдатскою тоской.

Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане – мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
Они защищали тебя, Ленинград,
Колыбель Революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем.
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням,
Никто не забыт и ничто не забыто.

С земли встает туман голубоватый.
Грохочут танки, вытянувшись в ряд.
Как соколы отважные, крылаты
Над крышей флаги красные парят.

Старушка обняла бойца за шею,
От радости заплакала она,
И, улыбаясь, свежие трофеи
Подсчитывает строгий старшина.

Как тень судьбы Германии фашистской.
На всех путях, куда ни кинешь взгляд.
На глине развороченной и склизкой
Чернеют трупы вражеских солдат.

Великий день! Мы так его назвали,
Пред ним стеною дым пороховой.
Над пеплом, гарью, грудами развалин
Им поднят стяг победы боевой.

И там, где бились воины простые,
Размашисты, суровы, горячи,
Победа распростерла золотые,
Прямые, незакатные лучи.

На мрамор занести б всех поименно
Солдат России, чтоб в века, в века,
Да, чтоб над этим мрамором знамена
Простреленные рвались в облака!

Не стреляют больше...
Тишина...
Неужели
Кончилась война?!
Неужели
Я – совсем живой–
На рассвете
Ворочусь домой?!

Тихо скрипнет
Старое крыльцо,
Вздрогнет болью
Мамино лицо:
– Сын!..
Сыночек!..
Сколько лет без сна!..
... Неужели кончилась война?!

Сердце, это ли твой разгон!
Рыжий, выжженный Арагон.
Нет ни дерева, ни куста,
Только камень и духота.

Все отдать за один глоток!
Пуля – крохотный мотылек.
Надо выползти, добежать.
Как звала тебя в детстве мать?

Красный камень. Дым голубой.
Орудийный короткий бой.
Пулеметы. Потом тишина.
Здесь я встретил тебя, война.
Одурь полдня. Глубокий сон.
Край отчаянья, Арагон.

Приехал издалёка я,
Приехал я с войны...
Теперь учусь на токаря,
Нам токари нужны.
Теперь стою я за станком
И вспоминаю мать,
Она звала меня сынком
И тёплым, клетчатым платком
Любила укрывать.
Мне не забыть, как мать вели,
Я слышал крик её вдали...
Братишка был ещё живой,
Он бился, звал отца,
Штыком фашистский часовой
Столкнул его с крыльца.
Мне не забыть, как мать вели,
Мелькнул платок её вдали…

Я знаю, ты бежал в бою
И этим шкуру спас свою.
Тебя назвать я не берусь
Одним коротким словом: трус.

Пускай ты этого не знал,
Но ты в тот день убийцей стал.
В окоп, что бросить ты посмел,
В ту ночь немецкий снайпер сел.

За твой окоп другой боец
Подставил грудь под злой свинец.
Назад окоп твой взяв в бою,
Он голову сложил свою.

Не смей о павшем песен петь,
Не смей вдову его жалеть.

Светлый праздник День Победы
Отмечает вся страна
Наши бабушки и деды
Надевают ордена.

Наши бабушки и деды
Вспомнят молодость свою.
Это им пришлось победу
Завоёвывать в бою.

Наши бабушки и деды
На внучат глядят своих.
Мы – наследники победы
Мы с тобой – надежда их.

День 9 Мая! Звонко горны поют.
Пусть гремит не смолкая,
В честь победы салют!

Гремит за окнами салют –
Огни букетами цветут.
Мелькают в комнате моей
Цветные отблески огней.

На стенке – дедушкин портрет.
Ему здесь ровно двадцать лет.
Ремень, пилотка, ордена.
Суровый взгляд у деда:

Ещё не кончилась война
И далека Победа.
Но до неё не дожил он –
Под Курском дедушка сражён…

Гремит за окнами салют –
Огни букетами цветут.
И озаряет яркий свет
На стенке дедушкин портрет.

Белая бумага,
Красный крадандаш:
Дедушка у флага,
Рядом – экипаж.

Снежная опушка,
Белые снега.
Танковая пушка
Смотрит на врага.

Лица молодые,
Автомат в руке.
Все они живые
На моем листке:

Дедушка у флага,
Рядом экипаж...
Белая бумага,
Красный карандаш.

Почему ты шинель бережешь? –
Я у папы спросила. –
Почему не порвешь, не сожжешь? –
Я у папы спросила.

Ведь она и грязна, и стара,
Приглядись-ка получше,
На спине вон какая дыра,
Приглядись-ка получше!

Потому я ее берегу, –
Отвечает мне папа, –
Потому не порву, не сожгу, –
Отвечает мне папа. –

Потому мне она дорога,
Что вот в этой шинели
Мы ходили, дружок, на врага
И его одолели!

Что такое День Победы?
Это утренний парад:
Едут танки и ракеты,
Марширует строй солдат.

Что такое День Победы?
Это праздничный салют:
Фейерверк взлетает в небо,
Рассыпаясь там и тут.

Что такое День Победы?
Это песни за столом,
Это речи и беседы,
Это дедушкин альбом.

Это фрукты и конфеты,
Это запахи весны…
Что такое День Победы –
Это значит – нет войны.

К разбитому доту
Приходят ребята,
Приносят цветы
На могилу солдата.

Он выполнил долг
Перед нашим народом.
Но как его имя?
Откуда он родом?

В атаке убит он?
Погиб в обороне?
Могила ни слова
О том не проронит.

Ведь надписи нет.
Безответна могила.
Знать, в грозный тот час
Не до надписей было.

Темнеют горы. Горные ручьи,
Гремя, сбегают в заросли густые;
И облака, вначале золотые,
Теряют краски теплые свои;

И проступает в таянии света
Лесная полутьма и тишина…
И попросту не верится, что где-то
В долинах за отрогами – война.

И все же начинается отсюда,
От этих гор, от этих крепостей,
Великое, скрепленное на рудах,
Единство к бою рвущихся частей.

Отсюда начинается движенье
Уральской стали, – с этой крутизны
Она, гремя, бросается в сраженье
И побеждает на полях войны.

Его зарыли в шар земной,
А был он лишь солдат,
Всего, друзья, солдат простой,
Без званий и наград.

Ему как мавзолей земля –
На миллион веков,
И млечные пути пылят
Вокруг него с боков.

На рыжих скатах тучи спят,
Метелицы метут,
Грома тяжелые гремят,
Ветра разбег берут.

Давным-давно окончен бой...
Руками всех друзей
Положен парень в шар земной,
Как будто в мавзолей...

Бои ушли. Завесой плотной
Плывут туманы вслед врагам,
И снега чистые полотна
Расстелены по берегам.

И слышно: птица птицу кличет,
Тревожа утреннюю стынь.
И бесприютен голос птичий
Среди обугленных пустынь.

Он бьется, жалобный и тонкий,
О синеву речного льда,
Как будто мать зовет ребенка,
Потерянного навсегда.

Кружит он в скованном просторе,
Звеня немыслимой тоской,
Как будто человечье горе
Осталось плакать над рекой.

Стрелковой роты рядовой
Иду с войны, иду домой.
Смеюсь и плачу над собой,
– Живой?..живой.
– Домой?..домой.
И вторят эхом за спиной
Солдаты, ставшие землёй,
– Живой...живой...домой...домой...

...в тумане нежась спит село,
На храме аист ждёт рассвета.
Мне несказанно повезло,
Что пересилив боль и зло
И уцелев чертям назло,
Я жив...и снова вижу это.
..............................
Стрелковой роты рядовой
Пришел с войны, пришел домой...
...домой.

Все переменится вокруг.
Отстроится столица.
Детей разбуженных испуг
Вовеки не простится.

Не сможет позабыться страх,
Избороздивший лица.
Сторицей должен будет враг
За это поплатиться.

Запомнится его обстрел.
Сполна зачтется время,
Когда он делал, что хотел,
Как Ирод в Вифлееме.

Настанет новый, лучший век.
Исчезнут очевидцы.
Мученья маленьких калек
Не смогут позабыться.

В поле, ручьями изрытом,
И на чужой стороне
Тем же родным, незабытым
Пахнет земля по весне.

Полой водой и нежданно –
Самой простой, полевой
Травкою той безымянной,
Что и у нас под Москвой.

И, доверяясь примете,
Можно подумать, что нет
Ни этих немцев на свете,
Ни расстояний, ни лет.

Можно сказать: неужели
Правда, что где-то вдали
Жены без нас постарели,
Дети без нас подросли?..

Июнь. Россия. Воскресенье.
Рассвет в объятьях тишины.
Осталось хрупкое мгновенье
До первых выстрелов войны.

Через секунду мир взорвётся,
Смерть поведёт парад-алле,
И навсегда погаснет солнце
Для миллионов на земле.

Безумный шквал огня и стали
Не повернётся сам назад.
Два «супербога»: Гитлер – Сталин,
А между ними страшный ад.

Июнь. Россия. Воскресенье.
Страна на грани: быть не быть…
И это жуткое мгновенье
Нам никогда не позабыть…

– В бой!
– За Родину!
..и безропотно
Побежал рядовой на врага…
И скосило его вместе с ротным
Беспощадным огнём пулеметным,
У оврага…
Навсегда…

Не схоронены – слишком хлопотно,
так бывало военной порой…
Прорастает ромашками ротный,
Спит, укрывшись землёй рядовой.

По туманной низине, где были
Два мальчишки убиты тогда,
С жеребятами бродят кобылы,
…прелым клевером дышат стога.

Имени твоему – слава,
Подвигу твоему – слава,
В горести и надежде
Жизнь твоя величава.

Ладога и Кобона.
Натиск и оборона,
Гибель и радости клики
Все это ты, великий.

Все это ты, единый, –
На пискаревских плитах
И на челе родимой
Горечью об убитых.

Для поколений новых
Славит тебя держава,
Подвигу твоему – слава,
Имени твоему – слава!

Не удивляться бы пора б,
Но как не ахнуть от такого:
Как некогда к галере раб,
Солдат к оружию прикован?!

И есть ли что-нибудь глупей,
О чем мечтают людоеды?
Хотят при помощи цепей
К фашизму приковать победу!

Но правда, чуждая для них,
Гласит, что ржавые оковы
Удел убийц и псов цепных!…
И мир дождется дня такого,

Когда фашизм да будет так!
Когда в оковах взвоют «наци»:
Их всех, как бешеных собак,
Культурный мир посадит на цепь!

Знать в лицо мы должны
Ветеранов атак.
Он – участник войны.
Это истинно так!

С детства верный огню,
Он в печи выплавлял
И для танков броню,
И для пушек металл.

Сталью
Той, что сварил
Он, да, именно
Он,
Русский воин сразил
Черных сил легион.

Помнить всех мы должны,
Кто имеет права
На святые слова:
Он – участник войны!

Не знаю, где я нежности училась, –
Об этом не расспрашивай меня.
Растут в степи солдатские могилы,
Идет в шинели молодость моя.

В моих глазах – обугленные трубы.
Пожары полыхают на Руси.
И снова нецелованные губы
Израненный парнишка закусил.

Нет!
Мы с тобой узнали не по сводкам
Большого отступления страду.
Опять в огонь рванулись самоходки,
Я на броню вскочила на ходу.

А вечером над братскою могилой
С опущенной стояла головой...
Не знаю, где я нежности училась, –
Быть может, на дороге фронтовой...

На площади опустошенной
Разрушен вражеским огнем
Приветливый, многооконный,
С цветами в окнах детский дом.

Что в мире может быть печальней
Полуразрушенных печей
На месте прежней детской спальни,
Среди обломков кирпичей.

В золе я видел мячик детский,
А рядом школьную тетрадь.
Ее примял сапог немецкий,
Оставив грязную печать.

Нет преступления бесцельней,
Бессмысленней злодейства нет.
За детский дом, сожженный в Ельне, –
В Берлине, Мюнхене и Кельне
Дадут преступники ответ.

Я родом не из детства – из войны.
И потому, наверное, дороже,
Чем ты, ценю я радость тишины
И каждый новый день, что мною прожит.

Я родом не из детства – из войны.
Раз, пробираясь партизанской тропкой,
Я поняла навек, что мы должны
Быть добрыми к любой травинке робкой.

Я родом не из детства – из войны.
И, может, потому незащищённей:
Сердца фронтовиков обожжены,
А у тебя – шершавые ладони.

Я родом не из детства – из войны.
Прости меня – в том нет моей вины…

Говори, отец, говори...
Говори, отец, до зари,
Расскажи, отец, о войне –
Будет больно и страшно мне.

Не щади меня, не щади,
Вновь в атаку, отец, иди
Ошалелым от ран юнцом,
Недоучкою, сорванцом.

Говори, отец, не молчи,
Вновь от ужаса закричи
И к сырой земле припади...
Не щади меня, не щади...

Я хочу обо всем узнать:
Как ты падал и шел опять,
Как гранату в руках сжимал,
Как письма ты напрасно ждал...

Говори, отец, о войне,
Это нужно и важно мне...

Не мужское это дело – воевать,
Хватит верить, лицемерить,
Хватит врать.
Не мужское это дело – убивать –
Нам же Бог людей доверил
Создавать.

И солдат всегда с войны
Хотел домой,
Там, где он не боевой,
А деловой.
Где он женщину сумеет полюбить,
Вознести, защитой быть, боготворить.

Пусть воюет с генералом генерал,
Он хоть в звездах,
А мужчиною не стал,
Потому что так и не сумел
Понять:
Не мужское это дело – убивать!

Сыновним чувством схваченный в кольцо,
Смотрю, как дождик трудится над пашней.
Какое было у отца лицо
В атаке той последней рукопашной?

Накатывалась едкая слеза
От близкого слепящего разрыва.
Какие были у отца глаза,
Когда залёг весь батальон прорыва?

Какою мыслью был он напряжён,
Минуя поле минное вслепую,
Когда взяла убийственный разгон
Ему навстречу снайперская пуля?

Быть может, смерть заметила его
В бинокли с наблюдательного верха?
Я знаю всё о штурме Кенигсберга,
Я об отце не знаю ничего.

Приходят ветераны на парад –
Сверкая переливами наград.
И дружно, взявшись за руки, идут.
Их громко поздравляют там и тут.

Надеть медали каждый в праздник рад,
Но все короче их нестройный ряд…
Пока нам есть, кого благодарить,
Давайте будем помнить и любить.

Давайте будем помогать, пока
Они не вознеслись на облака.
Пусть далеко от нас ушла война,
Тех, кто остался, поддержи, страна!..

Пока они приходят на парад,
Пока глаза их радостно горят,
Как блики солнца в звездочках наград…
... Пока еще идет нестройный ряд.

Я родилась, а мама умерла.
и город взял меня на воспитанье.
Пожизненное испытанье,
я – родилась, а мама умерла.

Пришла война. Отец ушёл на фронт,
чтоб никогда обратно не вернуться.
Такие «круглыми сиротами» зовутся.
В те годы город полон был сирот.

Но город – жил, работал, рос –
горячий, громкий, дымный и железный.
Шли «похоронки», голод и болезни,
а он Победу в будущее нёс.

К нам люди были ласковы, добры,
Сирот обогревали и растили.
А мы росли такими непростыми –
все без отцов, голодные и злы.

Нас гваздали будни, и беды,
И лозунгов диких враньё
За множество лет до Победы
И столько же – после неё.

Без слов, без гранат, без атаки,
Вслепую – какая там связь! –
Ложились под бомбы и танки,
Российской землёй становясь.

Над нами
По росту, по ГОСТу
Шеренги чеканят шаги.
Живых вопрошают погосты:
«Россия! Над нами – враги?

Чья форма на них, чьи медали?
Не видно сквозь тяжесть земли...
Скажи, чтобы здесь не топтали,
Скажи, чтобы в нас не плевали.
Мы сделали всё, что могли».

На сельскую почту
Приходят ребята.
Письмо заказное
Найдет адресата.

В столицу доставят
Его почтальоны.
Письмо прочитает
Министр обороны.

Вновь списки просмотрят,
За записью запись...
И вот они –
Имя,
Фамилия,
Адрес!

И станет в колонну
Героев несметных –
Еще один встанет –
Посмертно.
Бессмертно.

Моя прабабушка седая,
Такая милая, родная.
Со мной играет, приголубит,
Но вспоминать она не любит,
Как воевала на войне,
Вздохнёт и скажет мне:

– Всего дороже мир и дети!
А в День Победы, на рассвете,
Свои достанет ордена,
Слезу рукой смахнёт она.

Наденет праздничный наряд,
И с ней идём мы на парад!
Идёт тихонечко она,
С палочкой, болит спина.

Горят на солнце ордена.
Всех ветеранов чтит страна,
За то, что защитили Русь!
Горжусь прабабушкой,
Горжусь!

Мне снился бой. Он мне порою снится, –
Как на врага, светла и высока,
Моя любимая летела птица,
Стальным крылом срезая облака.

От раскаленного свинца и стали,
Казалось, загорится небосклон.
Последний хищник смертоносной стаи
Был соколом моим испепелен.

А я стояла над чужой рекою,
Потом бежала я чужим селом,
Чтоб теплой благодарною рукою
Погладить утомленное крыло.

И вдруг раздался гулкий гром салюта.
И я проснулась. Продолженьем сна
Победы нашей ликовало утро,
Шла по земле Великая Весна.

Атакует ароматами весна,
Гиацинты и сирень запали в душу,
Но тюльпанами Земля опять красна,
Боль потерь сердца огнями сушит.

Атакует снова взглядами друг-май,
Раскрывая белых ландышей зеницы,
Умоляя: «Я прошу… Не забывай
Тех, кто отдал жизнь, чтоб вам родиться!»

Атакует фейерверков торжество,
Возвращая сорок пятого победу –
Как прекрасно мирной жизни естество,
Чтоб никто войны вовек ни ведал!

Атакует ароматом майский день,
Источая радость мирной жизни…
Нам желая, чтоб войны проклятой тень
Не нависла над просторами Отчизны!!!

Вчера мне рассказывал дедушка Женя:
Отряд партизанский попал в окруженье.
Осталось у них восемнадцать гранат,
Один пистолет и один автомат.
Всё больше в отряде погибших бойцов,
Всё крепче фашисты сжимают кольцо, –
Они за кустами, они за камнями.
И крикнул мой дедушка: «Родина с нами!»

И все побежали навстречу врагу,
И стали гранаты бросать на бегу.
Все храбро сражались, о смерти забыв, –
И вот, удалось совершить им прорыв.
Сквозь лес по болоту они уходили:
А деда медалью потом наградили.

Люди! Замрите! Минута молчания.
Пусть только сердце бьётся отчаянно,
Пусть только птиц не смолкает звучание –
Им так положено, и не случайно!

Эта минута – Минута молчания –
Не от отчаяния! Не от отчаяния!
Эта минута – от жизни минута!
Память кому-то! Память кому-то!

Пусть поживут среди нас хоть минуту!
В это мгновенье их так помянуть бы:
Всех – поимённо! Всем – по минуте!
И в миллионах бесценных минут
Десятилетия скорби пройдут..

Холод ползёт по спине не случайно,
И тишины жутковато звучание,
Пламя огня завывает отчаянно –
Так догорает Минута молчания…

На Мамаевом кургане тишина,
За Мамаевым курганом тишина,
В том кургане похоронена война,
В мирный берег тихо плещется волна.

Перед этою священной тишиной
Встала женщина с поникшей головой,
Что-то шепчет про себя седая мать,
Все надеется сыночка увидать.

Заросли степной травой глухие рвы,
Кто погиб, тот не поднимет головы,
Не придет, не скажет: «Мама! Я живой!
Не печалься, дорогая, я с тобой!»

Вот уж вечер волгоградский настает,
А старушка не уходит, сына ждет,
В мирный берег тихо плещется волна,
Разговаривает с матерью она.

Зачем я плачу в день Победы?!
Ведь позади остались беды.
Но только смерти и бои
Они с младенчества мои.

И пораженья и увечья,
И расставания навечно,
И нежность песни «Соловьи» –
Они со мной, они мои.

В счастливый день начала мая
Победа каждый год родная.
Стою я в праздничном строю
И с ветеранами пою.

Цветы и музыка кругом.
Но почему же в горле ком?
Ведь я ничем не виновата
За раны старого солдата,
И докторши из медсанбата…
Но слезы их – они мои.
От состраданья. От любви.

В суровый час раздумья нас не троньте
И ни о чём не спрашивайте нас.
Молчанью научила нас на фронте
Смерть, что в глаза глядела нам не раз.

Она иное измеренье чувствам
Нам подсказала на пути крутом.
Вот почему нам кажутся кощунством
Расспросы близких о пережитом.

Нам было всё отпущено сверх меры:
Любовь, и гнев, и мужество в бою.
Теряли мы друзей, родных, но веры
Не потеряли в Родину свою.

Не вспоминайте ж дней тоски, не раньте
Случайным словом, вздохом невпопад.
Вы помните, как молчалив стал Данте,
Лишь в сновиденье посетивший ад.

На краю деревни старая избушка,
Там перед иконой молится старушка.
Молится старушка, сына поминает,
Сын в краю далеком родину спасает.

Молится старушка, утирает слезы,
А в глазах усталых расцветают грезы.
Видит она поле, это поле боя,
Сына видит в поле – павшего героя.

На груди широкой запеклася рана,
Сжали руки знамя вражеского стана.
И от счастья с горем вся она застыла,
Голову седую на руки склонила.

И закрыли брови редкие сединки,
А из глаз, как бисер, сыплются слезинки.

В армейской шинели,
В армейской ушанке,
Вагона он ждет
На трамвайной стоянке.

Он входит с передней
Площадки трамвая,
На правую ногу
Немного хромая.

Таких пассажиров
В трамвае не много,
И люди ему
Уступают дорогу.

Таким пассажирам,
В таком положенье,
Повсюду вниманье,
Везде уваженье!

Он орден имеет
Под серой шинелью,
Он ранен под Вязьмой
Немецкой шрапнелью.

Бесстрашный участник
Большого сраженья,
Он вывел товарищей
Из окруженья.

Боец-пулеметчик
Стрелкового взвода,
Большое спасибо
Тебе от народа!

Я знаю, будет мир опять
И радость непременно будет.
Научатся спокойно спать
Все это видевшие люди.
Мы тоже были в их числе
И я скажу тебе наверно,
Когда ты станешь повзрослей,
Что значит тьма ночей пещерных.
Что значит в неурочный час
Проснуться в грохоте и вое,
Когда надвинется, рыча,
Свирепое и неживое,
И в приступе такой тоски,
Что за полвека не осилишь,
Еще не вытянув руки,
Коснуться чудищ и страшилищ:
Опять, опять ревут гудки,
Опять зенитки всполошились.
И в этот допотопный мрак
Под звон и вопли стекол ломких
Сбежать, закутав кое-как
Навзрыд кричащего ребенка.
Все, как на грех, перемешать,
И к волку приплести сороку,
И этот вздор, едва дыша,
Шептать в заплаканную щеку.
Но в дорассветной тишине
Между раскатами орудий
На миг приходит к нам во сне
Все то, что непременно будет:
Над нашим городом опять
Рубиновые звезды светят,
И привыкают мирно спать
Сиреной пуганные дети.

…Да разве об этом расскажешь
В какие ты годы жила!
Какая безмерная тяжесть
На женские плечи легла!..

В то утро простился с тобою
Твой муж, или брат, или сын,
И ты со своею судьбою
Осталась один на один.

Один на один со слезами,
С несжатыми в поле хлебами
Ты встретила эту войну.
И все – без конца и без счета –
Печали, труды и заботы
Пришлись на тебя на одну.

Одной тебе – волей-неволей –
А надо повсюду поспеть;
Одна ты и дома и в поле,
Одной тебе плакать и петь.

А тучи свисают все ниже,
А громы грохочут все ближе,
Все чаще недобрая весть.
И ты перед всею страною,
И ты перед всею войною
Сказалась – какая ты есть.

Ты шла, затаив свое горе,
Суровым путем трудовым.
Весь фронт, что от моря до моря,
Кормила ты хлебом своим.

Слово знакомой команды слышу сегодня опять.
Вносится Знамя Победы – «К выносу знамени – встать!»

Встать перед теми, кто падал грудью на лающий дот,
Кто из трясин новгородских к нам никогда не придет.

Кто на речных переправах шел, словно камень, ко дну.
Кто на века безымянный сгинул в фашистском плену.

Кто согревался дыханьем в стужу блокадных ночей,
Кто улетал вместе с дымом из бухенвальдских печей.

Кто, ослепленный ракетой, вдруг попадал под обстрел.
Кто в умирающем танке вместе с бронею горел.

Кто ради правого дела сердце отдать был готов.
Кто под машины ложился вместо понтонных мостов.

Кто за родные пределы гнал чужеземную рать.
Вносится Знамя Победы – «К выносу Знамени – встать!»

Идут устало ветераны,
Белеют сединой виски,
Ах, если б не болели раны,
Да в сердце не было тоски!

Они несут в руках гвоздики,
Но их ряды не так стройны,
Ах, если б не было Великой,
Чудовищной и злой войны!

В суровых фронтовых походах
Не знали отдыха и сна,
Ах, если б молодости годы
Не отняла у них война!..

Они в Россию свято верят,
Ведь с ней прошли нелегкий путь.
Ах, если бы им вернуть потери,
Друзей потерянных вернуть!

Студили душу им метели,
В глаза не раз смотрела смерть.
Ах, если бы мы теперь сумели
Их человечностью согреть!..

Следы обид зарубцевались,
Но боль видна на их челе.
Ах, если бы вновь не бушевали
Невзгоды на родной земле!

Они стоят у обелисков,
Медали заслоняют грудь.
Им поклонитесь, люди, низко,
Пока они еще живут…

Прошло пять лет, – и залечила раны,
Жестокой нанесенные войной,
Страна моя,
и русские поляны
Опять полны студеной тишиной.

И маяки сквозь мрак приморской ночи,
Путь указуя моряку, горят.
На их огонь, как в дружеские очи,
Далеко с моря моряки глядят.

Где танк гремел – там ныне мирный трактор,
Где выл пожар – благоухает сад,
И по изрытому когда-то тракту
Автомобили легкие летят.

Где елей искалеченные руки
Взывали к мщенью – зеленеет ель,
И там, где сердце ныло от разлуки, –
Там мать поет, качая колыбель.

Ты стала вновь могучей и свободной,
Страна моя!
Но живы навсегда
В сокровищнице памяти народной
Войной испепеленные года.

Для мирной жизни юных поколений,
От Каспия и до полярных льдов,
Как памятники выжженных селений,
Встают громады новых городов.

Сердце словно опалило –
Седина в висках.
Прошлое рекой уплыло,
Но душа в слезах.

В бой за Родину солдаты
Шли за шагом шаг.
Верили в Победу свято –
Не сломил их враг.

Стон стоял по всей России:
Голод, пытки, страх.
Смерть косой людей косила
В сёлах, городах.

Отступали в сорок первом
С ужасом в груди:
– Автоматы, танки, где вы?
С чем же в бой идти?

Погибали в мясорубке:
Фрицы шли стеной…
Но не знали немцы русских,
Ждал их страшный бой.

За берёзы и пригорки,
За родимый дом.
За Кавказ, Кубань и Волгу,
За великий Дон.

Всем солдатам воевавшим
Низкий наш поклон...
По солдатам, в битве павшим, –
Колокольный звон...

Была простая бабушка
У Вовки Черемных,
Ничем не выделялась
Она среди других.

Пекла для Вовки шанежки,
С капустой пирожки,
Штаны ему стирала
И штопала носки.

Но вот пришёл однажды
Какой-то генерал.
Он крепко-крепко бабушку
При всех расцеловал.

Весь вечер вспоминали
Они военный год.
У Вовки сердце жаркое
То стукнет, то замрёт.

Так вот какая бабушка!
А он-то и не знал.
Спасён от смерти бабушкой
Вот этот генерал.

И все в отряде знали
Настёну Черемных,
Разведчицей отважной
Слыла она у них.

Теперь для Вовки шанежки
Вкуснее во сто раз.
А всё, что скажет бабушка, -
Как воинский приказ.

У меня братишка новый,
Новый братик лет пяти.
Он сказал мне: – Я приехал!
Буду здесь теперь расти.

Я хорошего такого
Не встречала малыша.
У него в руках тетрадка,
Два моих карандаша.

У него в тетрадке пушки,
По две с каждой стороны.
Я спросила: – Ты откуда?
– Он ответил: – Я с войны.

На войне летали пули
У меня над головой,
А потом вернулись наши, –
Оказалось, я живой.

Ты теперь моя сестра.
Мне, наверно, спать пора.
Ты скорей мне руки вымой,
Я невымытый с утра.

Я хорошего такого
Не встречала малыша.
Положил он под подушку
Два моих карандаша.

Он сказал: – Спокойной ночи!
Потеплей меня укрой!
Оставайся, если хочешь,
Навсегда моей сестрой.

Спешат года быстрее птичьих стай.
И дети той поры теперь уж деды,
Но каждый раз, когда приходит май,
Мы празднуем великую Победу.

И не стесняясь повлажневших глаз,
Припоминают старые солдаты
Тот незабвенный и заветный час, –
Победный марш в далеком сорок пятом,
Когда за шёлком полковых знамён
Оружие сверкало блеском стали,
И перед строем боевых колонн,
Примкнув штыки, линейные стояли.

Когда войска застыли вдоль дорог
И сырость поднималась из оврагов,
И были хламом свалены у ног
Поверженные вражеские стяги.

И по команде, данной точно в срок,
Вдруг замерли на вдохе батальоны.
И даже легкий летний ветерок
Запутался в полотнищах знаменных.

И вздрогнула от грохота земля!
Вздохнула облегчённо мостовая,
Рубины звёзд над башнями Кремля
Вдруг вспыхнули, Победу озаряя!

Победный Май! Сияет небосвод,
И вновь звенят награды фронтовые.
Да будет славен подвигом народ!
Да будет жить Великая Россия!

Спасибо деду за Победу,
За все военные года…
За то, что он за нашу землю
В атаку смело шёл всегда…

За то, что годы молодые
Не пожалел он потерять…
За то, что Родину, не дрогнув,
Ушёл мальчишкой защищать…

За то, что не было там трусов
Среди друзей-однополчан…
Узбеков, русских, белорусов,
Грузин, татар и молдаван…

За то, что грудь свою подставил
Под пули, бомбы и штыки…
Освобождая нашу землю –
Деревни, сёла, городки…

За то, что плакал, как мальчишка,
Когда друзей он хоронил…
За то, что память о погибших
В душе и сердце сохранил…

За то, что мы живём на свете
Без взрывов бомб и без стрельбы,
За счастье жить, как вольный ветер
Не зная ужасов войны…

Спасибо деду за Победу
От всех российских матерей…
За то, что он во имя мира
Собой закрыл чужих детей…

Вырос лютик над окопом,
Тонконогий и смешной.
...Был я здесь когда-то вкопан
В землю-матушку войной.

Также солнце пригревало.
Ручейков катилась ртуть...
Но цветов тут было мало
И травы – совсем чуть-чуть.

Мы на дне сидели скопом
И не видели травы:
Потому как над окопом
Не поднимешь головы.

Да была ль она? Едва ли.
Только дым среди руин.
Землю в том году «пахали»
Сотни бомб и сотни мин.

Прислонясь к стене окопа,
Я не лез из-под земли
И совсем не помню, чтобы
Где-то лютики цвели.

Помню: все вокруг гремело,
В небо дыбилось, тряслось,
Выло, ухало, свистело,
Грохотало и рвалось.

А сегодня вырос лютик,
Встал и кланяется мне:
Мол, спасибо добрым людям,
Что расту я в тишине!..

Над морем звезды,
В горах темно.
На сбор Фернандо
Ведет звено.

Зачем назначен
Сегодня сбор?
Фашисты город
Штурмуют с гор.

Вот глухо ухнул
В горах снаряд.
Зачем Фернандо
Созвал ребят?

Он шепчет: — Слушай,
Разрушен мост,
В деревне рядом
Фашистский пост.

Пока не брезжит
В горах рассвет,
Возьмем винтовки,
Здесь трусов нет!

Вновь где-то ухнул
Вдали снаряд,
Идут мальчишки
Цепочкой в ряд.

На сбор последний
Идет звено.
Над морем звезды,
В горах темно.

Башня есть под Ленинградом,
А на башне – циферблат.
Разорвался с башней рядом
Неприятельский снаряд.

Бил по башне в перестрелке
Частым градом пулемет.
Но ползут по кругу стрелки, –
Время движется вперед!

Под землей лежит в подвале
Сердце башенных часов,
Чтоб его не колебали
Даже звуки голосов.

Управляет ходом терций
И движением секунд
Металлическое сердце,
Крепко вдавленное в грунт.

К башне – к Пулковским высотам
Много месяцев подряд
Рвался враг, стремясь к воротам,
Замыкавшим Ленинград.

Но надежен, неизменен
Ход часов и бег минут.
Устоял твой город, Ленин,
А часы идут, идут.

Сбиты вражьи батареи,
Сметены с лица земли.
И на Запад мы быстрее
Стрелок времени пошли!

Проснёмся, уснём ли – война, война.
Ночью ли, днём ли – война, война.
Сжимает нам горло, лишает сна,
Путает имена.

О чём ни подумай – война, война.
Наш спутник угрюмый – она одна.
Чем дальше от битвы, тем сердцу тесней,
Тем горше с ней.

Восходы, закаты – всё ты одна.
Какая тоска ты – война, война!
Мы знаем, что с нами
Рассветное знамя,
Но ты, ты, проклятье, – темным-темна.

Где павшие братья, – война, война!
В безвестных могилах...
Мы взыщем за милых,
Но крови святой неоплатна цена.

Как солнце багрово! Всё ты, одна.
Какое ты слово: война, война...
Как будто на слове
Ни пятнышка крови,
А свет всё багровей во тьме окна.

Тебе говорит моя страна:
Мне трудно дышать, – говорит она, –
Но я распрямлюсь, и на все времена
Тебя истреблю, война!

Где трава от росы и от крови сырая,
Где зрачки пулеметов свирепо глядят,
В полный рост, над окопом переднего края,
Поднялся победитель-солдат.

Сердце билось о ребра прерывисто, часто.
Тишина… Тишина… Не во сне – наяву.
И сказал пехотинец: – Отмаялись! Баста!-
И приметил подснежник во рву.

И в душе, тосковавшей по свету и ласке,
Ожил радости прежней певучий поток.
И нагнулся солдат и к простреленной каске
Осторожно приладил цветок.

Снова ожили в памяти были живые –
Подмосковье в снегах и в огне Сталинград.
За четыре немыслимых года впервые,
Как ребенок, заплакал солдат.

Так стоял пехотинец, смеясь и рыдая,
Сапогом попирая колючий плетень.
За плечами пылала заря…

Есть в Восточной Сибири деревня Кукой –
Горстка изб над таежной рекой.

За деревней на взгорье – поля и луга,
А за ними стеною тайга.

В сорок первом, когда наступали враги,
Проводила деревня от милой тайги
Взвод отцов и мужей, взвод сибирских
солдат.
Ни один не вернулся назад.

И остались в Кукое, у светлой реки,
Только дети, да женщины, да старики.

Молодые ребята, едва подросли,
На большие сибирские стройки ушли.

Не играют тут свадеб, не родят детей.
Жизнь без всяких прикрас, безо всяких затей.

Ранним-рано кукоевцы гасят огонь.
Никогда не играет в Кукое гармонь.

Ни вечерки какой, ни гуляния нет.
Только вдовья кручина – считай сколько лет.

В тот страшный день земля рванула в небо.
От грохота застыла в жилах кровь.
Июнь цветастый сразу канул в небыль,
И смерть, вдруг, оттеснила жизнь, любовь.

Надели гимнастёрки и шинели
Вчерашние мальчишки – цвет страны.
Девчонки на прощанье песни пели,
Желали выжить в грозный час войны.

Война, как ком, катилась по дорогам,
Неся разруху, голод, смерть и боль.
Осталось их в живых совсем немного,
Принявших первый, самый страшный бой!

В атаку шли за правду, за Отчизну,
За мир, за мать с отцом, за добрый дом.
Чтоб защитить от ужасов фашизма
Права на жизнь, что рушилась кругом.

Сирень, гвоздики, нежные тюльпаны…
Начало лета, жизнь вокруг кипит.
Жива любовь, зарубцевались раны,
Но этот день июня не забыт!

Мы были большими, как время.
Мы были живыми, как время.
Теперь –
мы в легендах прославленных дней.
Теперь –
мы в поэмах и прозе.
Теперь –
мы в граните и бронзе.
Теперь –
мы в безмолвье
могильных камней.

Спасибо за память, потомки.
Спасибо за верность, потомки.
Спасибо
за то, что алеет заря.
Не зря
мы над смертью смеялись!
Не зря
наши слёзы и ярость!
Не зря
наши песни!
И клятвы не зря!

А вы оставайтесь живыми.
Прекрасно и долго живыми.
Мы знаем:
дорога у вас не проста.
Но вы –
продолжение наше.
Но вы –
утешение наше.
Но вы –
наша слава.
И наша мечта.

Горит Кубань, Майкоп в ночи пылает,
Защиты просят женщины с детьми,
Тебя, боец, Отчизна призывает:
Останови врага!
Отбрось
И разгроми!

Не отступи, боец, на поле боя,
Изменника позором заклейми.
За счастье Родины плати ценой любою,
Останови врага,
Отбрось
И разгроми!

Чтоб в черный день на барщине немецкой
Не били нас позорными плетьми,
Чтоб не глумился враг над жизнью детской,
Останови врага,
Отбрось
И разгроми!

Где б ни был ты, в горах ли на Кавказе,
В лесах Валдая ли, – с врагами бой прими.
Не дай в свой дом чумной войти заразе,
Останови врага,
Отбрось
И разгроми!

Я слушал приказ молодого комбата:
Нам нужно до вечера взять высоту.
Атака трёх рот будет после заката,
Чтоб меньше людей полегло на свету.

И вот когда мы проползли под колючкой,
Скрывая манёвр в наступающей мгле,
Лопатка сапёрная длинною ручкой
Задела о камень на мёрзлой земле.

Тогда с батареи, что прямо по фронту
Упали на стук сразу несколько мин.
Я знал в своей жизни лишь школу и роту.
Война помешала быть кем-то другим.

Вот так и остался, засыпан в воронке,
Навечно сжимая прогнивший приклад.
В любви никогда не признаюсь девчонке.
Мой путь оборвал прилетевший снаряд,
А сверху цветение, певчие птицы,
Небесная синь, звонкий девичий смех.
И мне не пришлось в этой жизни влюбиться –
Я отдал её за живущих, за всех.

Мы горя хлебнули в избытке,
Нас ночью будили зенитки,
Фашистские бомбы летели
На школьные наши дворы.
Под грозным мужавшие небом,
Блокадным вскормленные хлебом,
Взрослевшие раньше, чем надо,
Мы – дети военной поры.

Спасались от смерти в подвале
И в очередь утром вставали,
Отвыкшие петь и смеяться,
Не знавшие детской игры,
Все беды делившие вместе,
С фронтов ожидавшие вести,
Мы – дети огня и железа,
Мы – дети военной поры.

Мы в классе дремали устало,
Учебников нам не хватало,
Мы гибли зимою от стужи,
А летом от страшной жары.
И матери, прячась в сторонке,
Скрывали от нас «похоронки», –
Но мы уже всё понимали,
Мы – дети военной поры.

Привыкшие к грому фугаски,
Отцовской не знавшие ласки,
Курившие дома украдкой
Цыгарки из пыльной махры,
Ходившие в рваных опорках,
В горелых чужих гимнастёрках,
Мы – дети нелегкой Победы,
Мы – дети военной поры.

Война осталась в прошлом веке,
давным-давно была она.
Но все же в каждом человеке
живет война.

Болят ее живые раны,
не гаснет ночью свет в окне...
И вспоминают ветераны
все о войне, все о войне.

И в наших душах, как впервые,
по зову памяти встают
Cороковые-роковые,
победы радостный салют.

Чем будет славен век двадцатый
через грядущие года?
Вот этой светлой майской датой,
вошедшей в сердце навсегда.

В ней жизнь, и честь, и боль России,
и мир когда-нибудь поймет,
Что русский воин как мессия,
истории дал новый ход.

И кто-то вспомнит день вчерашний
на новых горестных витках,
и высший смысл Победы нашей
еще откликнется в веках.

И в сердце вечно будут святы,
пока живет моя страна,
Ее бессмертные солдаты,
ее победная весна.

Фронтовые, погибшие,
Неживые, поникшие;
И друзья и попутчики,
Лейтенанты-«поручики»,
И солдатики юные,
И бойцы пожилые,
С юморком и без юмора.
А теперь – неживые.

Я в долгу неоплатном,
Перед вами в долгу!
Одному мне понятном,
Необъятном долгу.
Только что я могу?
Чем я вам помогу?
Как я вас воскрешу?
Что про вас напишу?

Воскресить бы, восславить!
На граниты поставить!
С жизнью вновь сопоставить!
С воскрешеньем поздравить!
Вам в земле сиротливо
Без друзей, без родных.
Это несправедливо –
То, что нет вас в живых.

Где мне взять это право,
Чтобы вызвать вас в жизнь?
Вам положена Слава!
Вам положена Жизнь!
Больше, чем кому-либо,
Вам положено жить,
И – такое Спасибо,
Что в веках не вместить.

Носите ордена!
Они вам за Победу,
За раны ваши честные
Даны.
Носите ордена,
В них теплятся
рассветы,
Что отстояли вы
В окопах той войны.

Носите ордена,
Вы можете гордиться:
Над сорок первым
Мощь ракет встает.

Носите ордена.
В них,
как живые,
лица
Солдат,
Что крепко спят
В земле
который год...

Носите ордена
И в праздники,
И в будни,
На строгих кителях
И модных пиджаках.

Носите ордена,
Чтоб видели вас люди,
Вас,
Вынесших войну
На собственных плечах...

Мяли танки теплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,
Как лежала девочка без ног,
Как не стало на земле дорог.

Но тогда на жадного врага
Ополчились нивы и луга,
Разъярился даже горицвет,
Дерево и то стреляло вслед,

Ночью партизанили кусты
И взлетали, как щепа, мосты,
Шли с погоста деды и отцы,
Пули подавали мертвецы,

И, косматые, как облака,
Врукопашную пошли века.
Шли солдаты бить и перебить,
Как ходили прежде молотить.

Смерть предстала им не в высоте,
А в крестьянской древней простоте,
Та, что пригорюнилась, как мать,
Та, которой нам не миновать.

Затвердело сердце у земли,
А солдаты шли, и шли, и шли,
Шла Урала темная руда,
Шли, гремя, железные стада,
Шел Смоленщины дремучий бор,
Шел глухой, зазубренный топор,
Шли пустые, тусклые поля,
Шла большая русская земля.

Всяко жил – и горестно и весело.
Правил челн в широкий мах весла.
Жизнь меня и счастьем не обвесила,
И печалями не обнесла.

Но за всеми памятными датами
Видится главнейшая, одна –
День, когда нас сделала солдатами
В смертный бой идущая страна.

Воевали хорошо ли, плохо ли –
Пусть потомки спорят горячо.
Но какую силищу разгрохали,
Развернувшись в полное плечо.

Отдымили старые пожарища,
Отстреляли старые форты.
И давным-давно мои товарищи
В благородной бронзе отлиты.

Смотрят вдаль с тревогою и верою
С городских и сельских площадей.
И летят над ними тучи серые
Рериховской стаей лебедей...

Всяко жил – и горестно и весело,
Ветеран стрелкового полка.
Жизнь не очень густо занавесила
Орденами лацкан пиджака.

Но когда немалый путь итожится,
Я твержу, как заповедь, слова:
Русь жива,
Все прочее приложится!
Главное, солдаты, Русь жива!

Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца, –
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…

Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?

Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!

Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.

Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю – Россию, Расею –
Разве ты распахал и засеял?

Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного…

Солнце в трубу золотую трубит:
«Слава герою-бойцу!
Враг побеждён, уничтожен, разбит,
Слава герою-бойцу!»

– С врагами я бьюсь, – сказал боец,
– На это и жизни не жаль,
Но штык для меня ковал кузнец –
Крепка закалённая сталь!

– Я выковал штык, – кузнец говорит,
Как жар, он на солнце горит,
Но звонкую сталь, драгоценный дар,
Выплавил брат-сталевар.

– Конечно, – сказал сталевар, – металл
Я сам из руды достал,
Но в тёмные недра Уральских гор
Спускался не я, а шахтёр.

– Да, это правда, – шахтёр сказал, –
Забой у меня каменист.
Руду я достал, но к вам на вокзал
Её привозил машинист.

– Ну да, – сказал машинист, – по стране
Я езжу во все концы,
Но хлеб добывают и вам, и мне
Родные наши жнецы.

– Что ж, это верно, я всех кормлю, –
Сказал машинисту жнец, –
Но землю, которую я люблю,
Сберёг для меня боец.

Ты тоже родился в России –
краю полевом и лесном.
У нас в каждой песне – берёза,
берёза – под каждым окном.
На каждой весенней поляне –
их белый живой хоровод.
Но есть в Волгограде берёзка –
увидишь, и сердце замрёт.

Её привезли издалёка
в края, где шумят ковыли.
Как трудно она привыкала
к огню волгоградской земли!
Как долго она тосковала
о светлых лесах на Руси –
лежат под берёзкой ребята, –
об этом у них расспроси.

Трава под берёзкой не смята –
никто из земли не вставал.
Но как это нужно солдату,
чтоб кто-то над ним горевал.
И плакал – светло, как невеста,
и помнил – навеки, как мать!
Ты тоже родился солдатом –
тебе ли того не понять.

Ты тоже родился в России –
берёзовом, милом краю.
Теперь, где ни встретишь берёзу,
ты вспомнишь берёзку мою,
её молчаливые ветки,
её терпеливую грусть.
Растет в Волгограде берёзка.
Попробуй её позабудь!

На коленях перед Ликом стоя,
Мать молилась ночи напролёт.
Чтоб вернулся с фронта невредимым,
Кровиночка, единственный сынок.

Его она остаться не просила –
Над Родиной сгустилась злая тьма.
Смахнув слезу, тихонько говорила:
«Сражайся за страну и за меня».

Уехал поезд и дымок растаял.
Мать ждёт желанных с запада вестей,
Но почтальон, девчонка молодая,
Обходит стороной её плетень.

А дни летят, проходят год за годом,
Уже войска к Берлину подошли.
И тут письмо, желанное, родное…
Рука вдруг онемела и дрожит.

Девчушка- почтальонша подхватила
Помятый треугольник на лету
И голоском звенящим прочитала
«Живой я, мама. Всё. Домой лечу.

Война к концу и ранен я немножко,
Бывал в плену, в лесу у партизан,
Но выжил. О тебе я, мама,
Ночами очень, очень тосковал».

Ждёт мать, теперь её молитва
О всех сынах, что на полях войны
Нас защищают, берегут границу
Своей святой, израненной земли.

Снег забывает, что он снег,
Когда на нём от крови пятна
Снег забывает, что он снег,
Когда потери безвозвратны.

Ребенок может на войне
Забыть о том,
Что он ребенок.
Но не забудут и во сне
Отец и мать
Его глазенок.

Не забудь своих детей, страна,
Стала детским садом им война.
Посреди летающих смертей
Можно все забыть,
Но не детей!

Забудет подо льдом вода,
Когда она была в заливе.
Но не забудет никогда
Россия,
что она – Россия.

Пускай забудут города,
Как их бомбили
Но лишь бы люди никогда,
Что они ЛЮДИ,
Не забыли!

Не забудь своих детей, страна,
Стала детским садом им война.
Посреди летающих смертей
Можно все забыть,
Но не детей!

Выветривает время имена,
Стирает даты, яркие когда-то.
Историей становится война,
Уходим в книги мы, ее солдаты.

Все взвесила ученая рука.
Живых примет от нас осталось мало.
Мы в книжках всего-навсего войска
Таких-то и таких-то генералов.

Нам не везут ни курево, ни щи,
Ни шапки, ни обмотки, ни патроны,
Да и зачем?
Мы в книгах лишь клещи,
Лишь клинья, лишь пунктиры обороны.

И трудно мне, и одиноко мне
На тихой, подытоженной войне –
На схемах и листах ее добротных
Искать свою
Среди частей пехотных.

Бредешь-бредешь – и вдруг тебе мелькнет
Знакомая речушка иль высотка,
И вспыхнет в памяти наш третий взвод
И рыжий чуб сержанта-одногодка.

И закипят на сердце имена,
И загрохочут, и застонут даты…
Историей становится война,
Уходим в книги мы, ее солдаты.

В поле с ветром шепчется осина,
Хмурит ель в бору седые брови.
На войне у матери три сына,
Три невестки дома у свекрови.

Снег, как соль, рассыпан в звездном блеске
Каравай луны совсем не начат.
Соберутся у стола невестки,
Повздыхают, о мужьях поплачут.

Только мать не плакала ни разу,
Не вздыхала о разлуке горькой
С той поры, как, верные приказу,
Сыновья простились с ней под горкой.

Ей недолго жить на белом свете,
Что ни день – ее все уже стежка,
А посмотрит – у невесток дети,
Надо каждой пособить немножко.

Сядет потихоньку в уголочке,
Будто горя нет и на копейку,
То для внука штопает чулочки,
То для внучки ладит душегрейку.

И не слышит вьюги-завирухи,
Что в полях шатает перелески.
«Каменное сердце у старухи»,
– Говорят, наплакавшись, невестки.

Что ж! Печаль у матери бесслезна,
Улеглась под сердцем непогода...
Ей поплакать и потом не поздно,
Как сыны вернутся из похода.

Большая черная звезда.
Остановились поезда.
Остановились корабли.
Травой дороги поросли.
Молчат бульвары и сады.
Молчат унылые дрозды.
Молчит Марго, бела, как мел,
Молчит Гюго, он онемел.
Не бьют часы. Застыл фонтан.
Стоит, не двинется туман.

Но вот опять вошла зима
В пустые темные дома.
Париж измучен, ночь не спит,
В бреду он на восток глядит:
Что значат беглые огни!
Куда опять идут они!
Ты можешь жить! Я не живу.
Молчи, они идут в Москву,
Они идут за годом год,
Они берут за дотом дот,
Ты не подымешь головы –
Они уж близко от Москвы.
Прощай, Париж, прощай навек!
Далекий дым и белый снег.

Его ты белым не зови:
Он весь в огне, он весь в крови.
Гляди – они бегут назад,
Гляди – они в снегу лежат.
Пылает море серых крыш,
И на заре горит Париж,
Как будто холод тех могил
Его согрел и оживил.
Я вижу свет и снег в крови.
Я буду жить. И ты живи.

Когда пройдешь путем колонн
В жару, и в дождь, и в снег,
Тогда поймешь,
Как сладок сон,
Как радостен ночлег.

Когда путем войны пройдешь,
Еще поймешь порой,
Как хлеб хорош
И как хорош
Глоток воды сырой.

Когда пройдешь таким путем
Не день, не два, солдат,
Еще поймешь,
Как дорог дом,
Как отчий угол свят.

Когда – науку всех наук –
В бою постигнешь бой, –
Еще поймешь,
Как дорог друг,
Как дорог каждый свой –

И про отвагу, долг и честь
Не будешь зря твердить.
Они в тебе,
Какой ты есть,
Каким лишь можешь быть.

Таким, с которым, коль дружить
И дружбы не терять,
Как говорится,
Можно жить
И можно умирать.

Каждый из тех, кого немец убил,
Был нашим братом, страдал и любил,
Так же, как мы, улыбался весне,
Милые образы видел во сне.

С лаской глядел он на малых детей,
Счастья хотел для себя и людей,
Так же, как я, или так же, как ты,
Песни певал и любил он цветы...

Столько изведал смертельной тоски
Каждый, кто пал от немецкой руки!
Только подумай, как мучился он,
Сколько вложил он в последний свой стон!

Разве мы можем об этом забыть?
Разве мы можем спокойными быть?
Слёзы убитых напомнит роса,
Ветер повторит нам их голоса.

Слышишь, как стонет от пытки старик?..
Слышишь ребячий заглушенный крик?..
Слышишь, как девушки плачут в ночи?..
Видишь, как корчатся трупы в печи?..

Вспомни, солдат, на немецкой земле
Детские кости и череп в золе,
Вспомни и крикни всем сердцем своим:
Нет, не забудем мы! Нет, не простим!

Здесь птицы не поют,
Деревья не растут,
И только мы к плечу плечо
Врастаем в землю тут.
Горит и кружится планета,
Над нашей Родиною дым,
И значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим.

Нас ждёт огонь смертельный,
И всё ж бессилен он.
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный,
Десятый наш десантный батальон.
Десятый наш десантный батальон.

Лишь только бой угас,
Звучит другой приказ,
И почтальон сойдёт с ума,
Разыскивая нас.
Взлетает красная ракета,
Бьёт пулемёт неутомим,
И значит нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим.

От Курска и Орла
Война нас довела
До самых вражеских ворот.
Такие, брат, дела.
Когда-нибудь мы вспомним это,
И не поверится самим.
А нынче нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим.

Машенька, связистка, умирала
На руках беспомощных моих.
А в окопе пахло снегом талым,
И налет артиллерийский стих.

Из санроты не было повозки,
Чью-то мать наш фельдшер величал.
…О, погон измятые полоски
На худых девчоночьих плечах!

И лицо – родное, восковое,
Под чалмой намокшего бинта!..
Прошипел снаряд над головою,
Черный столб взметнулся у куста…

Девочка в шинели уходила
От войны, от жизни, от меня.
Снова рыть в безмолвии могилу,
Комьями замерзшими звеня…

Подожди меня немного, Маша!
Мне ведь тоже уцелеть навряд…
Поклялась тогда я дружбой нашей:
Если только возвращусь назад,
Если это совершится чудо,
То до смерти, до последних дней,
Стану я всегда, везде и всюду
Болью строк напоминать о ней –
Девочке, что тихо умирала
На руках беспомощных моих.

И запахнет фронтом – снегом талым,
Кровью и пожарами мой стих.
Только мы – однополчане павших,
Их, безмолвных, воскресить вольны.
Я не дам тебе исчезнуть, Маша, –
Песней возвратишься ты с войны!

Ты слышишь ли? Живой и влажный ветер
в садах играет, ветки шевеля!
Ты помнишь ли, что есть еще на свете
земной простор, дороги и поля?

Мне в городе, годами осажденном,
в том городе, откуда нет путей,
все видится простор освобожденный
в бескрайней, дикой, русской красоте.

Мне в городе, где нет зверей домашних,
ни голубей, – хотя б в одном окне, –
мерещатся грачи на рыжих пашнях
и дед Мазай с зайчатами в челне.

Мне в городе, где нет огней вечерних,
где только в мертвой комнате окно
порою вспыхнет, не затемнено,
а окна у живых – чернее черни, –
так нужно знать, что все, как прежде, живо,
что где-то в глубине родной страны
все те же зори, журавли, разливы,
и даже города освещены;

так нужно знать, что все опять вернется
оттуда, из глубин, сюда, где тьма, –
что я, наверно, не смогла б бороться,
когда б не знала этого сама!

В свой срок –
не поздно и не рано –
придёт зима,
замрёт земля.

И ты
к Мамаеву кургану
придёшь
второго февраля.

И там,
у той заиндевелой,
у той священной высоты,
ты на крыло
метели белой
положишь красные цветы.

И словно в первый раз
заметишь,
каким он был,
их ратный путь!

Февраль, февраль,
солдатский месяц –
пурга в лицо,
снега по грудь.

Сто зим пройдёт.
И сто метелиц.
А мы пред ними
всё в долгу.

Февраль, февраль.
Солдатский месяц.
Горят
гвоздики
на снегу.

Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.

Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, –
Точно в пропасть с обрыва –
И ни дна, ни покрышки.

И во всем этом мире
До конца его дней –
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей.

Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.

Я – где крик петушиный
На заре по росе;
Я – где ваши машины
Воздух рвут на шоссе.

Где – травинку к травинке –
Речка травы прядет,
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.

Летом горького года
Я убит. Для меня –
Ни известий, ни сводок
После этого дня.

Часто встретишь её при дороге,
Где клубится, вздымается пыль.
Не подкошенной болью, тревогой
Ветер гнёт перед нею ковыль.

Сына мать ожидает как прежде.
Пусть закончился ужас войны.
Нет! Не сломлена в сердце надежда.
«Он вернётся!» – твердит. – «Только жди!»

Взор её устремлён к горизонту,
В нём растаял родной силуэт.
Пожелтела от лет похоронка,
Только памяти давности нет.

Образ сына пред ней в гимнастёрке,
Голубые, как небо, глаза.
С вещмешком да шинелью потёртой,
Так его провожала она.

Смертью храбрых он пал под Берлином,
В свой последний решительный бой,
Чтобы мир был свободным, счастливым,
Неизвестный солдат и герой.

Не лежать на могиле букетам,
Не склониться пред ним до земли.
Это место известно лишь ветрам,
Да кричат на лету журавли.

Если встретишь её при дороге,
Где клубится, вздымается пыль,
Не подкошенной болью, тревогой
Поклонись ей, как гнётся ковыль.

Нам хорошо живется на земле,
Мы спор ведем в уюте и тепле.

С веселой и надменной высоты
Двадцатилетья своего, –
Когда все ясно,
Беспрекословно изрекаешь ты,
Что много жертв принесено напрасно.

Вот, например:
Зачем профессора
В трагическом народном ополченье,
Нестройно и смешно крича «ура»,
В атаку шли, забыв свое значенье?

Как мотылек, раздавлено пенсне,
И первый снег не тает на ресницах.
Об осени не помнят по весне,
И тот октябрь уже не многим снится.

Истерзаны осколками леса,
И от полка бойцов осталась горстка.
Они держались только два часа,
На рваном рубеже Солнечногорска.

Лишь два часа!..
...За этот краткий срок
Успели в том пылающем районе
Собрать младенцев, чтобы на восток
Отправить под бомбежкой в эшелоне.

Насколько помню, ты был в их числе.
...Нам хорошо живется на земле!

Когда ты по свистку, по знаку,
Встав на растоптанном снегу,
Готовясь броситься в атаку,
Винтовку вскинул на бегу,
Какой уютной показалась
Тебе холодная земля,
Как все на ней запоминалось:
Примерзший стебель ковыля,
Едва заметные пригорки,
Разрывов дымные следы,
Щепоть рассыпанной махорки
И льдинки пролитой воды.

Казалось, чтобы оторваться,
Рук мало – надо два крыла.
Казалось, если лечь, остаться –
Земля бы крепостью была.

Пусть снег метет, пусть ветер гонит,
Пускай лежать здесь много дней.
Земля. На ней никто не тронет.
Лишь крепче прижимайся к ней.

Ты этим мыслям жадно верил
Секунду с четвертью, пока
Ты сам длину им не отмерил
Длиною ротного свистка.

Когда осмехя звук короткий,
Ты в тот неуловимый миг
Уже тяжелою походкой
Бежал по снегу напрямик.

Осталась только сила ветра,
И грузный шаг по целине,
И те последних тридцать метров,
Где жизнь со смертью наравне!

Мы ничего не позабыли
И не забудем. Никогда.
Как в сорок первом отходили
И как обратно в города
Врывались, атакуя с хода
И умирая на ходу.
Четыре года – долгих года –
Одолевали мы беду.

И одолели. Нашей силе –
Народной силе – не перечь:
Что может быть грозней России,
Когда Россия держит меч?!

Вы слышите, за океаном,
Пускающие мир ко дну?
Будь трижды проклят окаянный
Ваш бизнес, сеющий войну!

Еще не вся земля остыла
От неумолчных канонад,
Еще не заросли могилы
Зарытых второпях солдат,
А вы уже темните небо,
Бряцаете оружьем вновь,
Иль стала вам насущней хлеба
Горячая людская кровь?

Опять глаза свои скосили
На нашу дверь. На наш порог.
Но помните: не износили
Мы пропыленных тех сапог,
В которых не парадным маршем
Прошли Европу, и сейчас
Они, как память о вчерашнем,
Хранятся в каждом доме нашем
На всякий случай, про запас.

Города горят. У тех обид
Тонны бомб, чтоб истолочь гранит.
По дорогам, по мостам, в крови,
Проползают ночью муравьи,
И летит, летит, летит щепа –
Липы, ружья, руки, черепа.

От полей исходит трупный дух.
Псы не лают, и молчит петух,
Только говорит про мертвый кров
Рев больных, недоеных коров.

Умирает голубая ель
И олива розовых земель,
И родства не помнящий лишай
Научился говорить «прощай»,
И на ста языках человек,
Умирая, проклинает век.

… Будет день, и прорастет она –
Из костей, как всходят семена, –
От сетей, где севера треска,
До Сахары праздного песка,
Всколосятся руки и штыки,
Зашагают мертвые полки,
Зашагают ноги без сапог,
Зашагают сапоги без ног,
Зашагают горя города,
Выплывут утопшие суда,
И на вахту встанет без часов
Тень товарища и облаков.

Вспомнит старое крапивы злость,
Соком ярости нальется гроздь,
Кровь проступит сквозь земли тоску,
Кинется к разбитому древку,
И труба поведает, крича,
Сны затравленного трубача.

На лице твоём смертный покой.
Мы запомним тебя не такой,
Мы запомним тебя смуглолицей,
Смелой девушкой с сердцем бойца.

Ты недавно была ученицей,
Поджидала подруг у крыльца.

Избивали фашисты и мучали,
Выгоняли босой на мороз.
Были руки верёвками скручены.
Пять часов продолжался допрос.

На лице твоём шрамы и ссадины,
Но молчанье ответом врагу…
Деревянный помост с перекладиной,
Ты босая стоишь на снегу.

Нет, не плачут седые колхозники,
Утирая руками глаза, –
Это просто с мороза, на воздухе
Стариков прошибает слеза.

Юный голос звучит над пожарищем,
Над молчаньем морозного дня:
– Умирать мне не страшно, товарищи,
Мой народ отомстит за меня!

Юный голос звучит над пожарищем,
Юный голос звенит на ветру:
– Умирать мне не страшно, товарищи,
Я горда, что с победой умру.

На лице твоём смертный покой,
Мы запомним тебя не такой!

Сто раненых она спасла одна
И вынесла из огневого шквала,
Водою напоила их она
И раны их сама забинтовала.

Под ливнем раскаленного свинца
Она ползла, ползла без остановки
И, раненого подобрав бойца,
Не забывала о его винтовке.

Но вот в сто первый раз, в последний раз
Ее сразил осколок мины лютой…
Склонился шелк знамен в печальный час,
И кровь ее пылала в них как будто.

Вот на носилках девушка лежит.
Играет ветер прядкой золотистой.
Как облачко, что солнце скрыть спешит,
Ресницы затенили взор лучистый.

Спокойная улыбка на ее
Губах, изогнуты спокойно брови.
Она как будто впала в забытье,
Беседу оборвав на полуслове.

Сто жизней молодая жизнь зажгла
И вдруг сама погасла в час кровавый.
Но сто сердец на славные дела
Ее посмертной вдохновятся славой.

Погасла, не успев расцвесть, весна.
Но, как заря рождает день, сгорая,
Врагу погибель принеся, она
Бессмертною осталась, умирая.

Он в села входит,
Как чума,
Как смерть сама,
Как мор.
Как зверь, врывается в дома,
И сходят девушки с ума,
Не в силах смыть позор.

Он вырывает языки,
Пытая стариков.
Он хочет всех зажать в тиски
И всем до гробовой доски
Надеть ярмо оков.

Нет! Нет! Вовеки не бывать
Хозяином ему.
Он может жечь и убивать,
Душить людей в дыму, –
Но никогда такой народ,
Как русский наш народ,
Не упадет, и не умрет,
И в рабство не пойдет!

Мы отомстим за каждый дом,
Который он поджег.
Мы, как один, клянемся в том,
Что близок мести срок.

Не может ворон быть орлом
И выше всех летать,
Не может он своим крылом
До наших звезд достать!

Не может черная змея
Обвить страну мою!
Штык занеси, страна моя,
И приколи змею!

Я в детстве читывал: перед врагов ордою
Герой меча не выпускал из рук...
Мне незачем искать в истории героя,
Когда он рядом, здесь, товарищ мой и друг.

Я хочу, товарищ Харитонов,
Товарищ Здоровцев, товарищ Жуков, я
Хочу сказать, что в гуще миллионов
Героев увеличилась семья.

Пришла пора не стрелам, а снарядам,
Не племена народы восстают,
Не в мифологии, а близко, близко, рядом
Герои и товарищи живут.

Не из истории, не из легенды древней
Героя шлет советская деревня.
Скажи такому: «Отврати беду!»
Он скромно произносит: «Есть иду!».

Героям древности придется потесниться!
Любой наш день, любой наш фронт возьми.
Ведь каждая истории страница
Заполнена советскими людьми.

Они живут легендой боевою
Вот здесь, вот рядом, близко, на яву.
Да здравствует отечество героев,
Эпоха Сталина, в которой я живу!

Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград!
Твой город бессмертный над синей Невой...
Твой город, твой воин, твой сын боевой.

Громящий без отдыха злую орду…
«Я твой часовой и с поста не сойду».
Вот так говорит он, и доля его
Везде утверждает свое торжество!

Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград.
Сильна его воля, остер его взгляд,
Над ним боевые знамена шумят.

«Я в битве и славу твою берегу,
И я никогда не поддамся врагу!»
Вот так говорит он, гранитный, стальной
Ключ к сердцу России, любимый, родной.

Слушай, страна, говорит Ленинград!
Сквозь гром всех сражений и гул канонад,
Сквозь все пулеметные ливни косые,
Величия полон и славы России.

«Ты знаешь меня, положись и надейся»,
Вот так говорит он наш город гвардейский.

Мы сидим, пехотные ребята.
Позади – разрушенная хата.
Медленно война уходит вспять.
Старшина нам разрешает спать.

И тогда (откуда – неизвестно,
Или голод мой тому виной),
Словно одинокая невеста,
Выросла она передо мной.

Я киваю головой соседям:
На сто ртов одна морковь – пустяк…
Спим мы или бредим? Спим иль бредим?
Веточки ли в пламени хрустят?

…Кровь густая капает из свеклы,
Лук срывает бренный свой наряд,
Десять пальцев, словно десять свёкров,
Над одной морковинкой стоят…

Впрочем, ничего мы не варили,
Свекла не алела, лук не пах.
Мы морковь по-братски разделили,
И она хрустела на зубах.

Шла война, и кровь текла рекою.
В грозной битве рота полегла.
О природа, ты ж одной морковью
Словно мать насытить нас смогла!

И наверно, уцелела б рота,
Если б в тот последний грозный час
Ты одной любовью, о природа,
Словно мать насытила бы нас!

Не вели, старшина, чтоб была тишина.
Старшине не все подчиняется.
Эту грустную песню придумала война…
Через час штыковой начинается.

Земля моя, жизнь моя, свет мой в окне…
На горе врагу улыбнусь я в огне.
Я буду улыбаться, черт меня возьми,
в самом пекле рукопашной возни.

Пусть хоть жизнь свою укорачивая,
я пойду напрямик
в пулеметное поколачиванье,
в предсмертный крик.

А если, на шаг всего опередив,
достанет меня пуля какая-нибудь,
сложите мои кулаки на груди
и улыбку мою положите на грудь.

Чтоб видели враги мои и знали бы впредь,
как счастлив я за землю мою умереть!

…А пока в атаку не сигналила медь,
не мешай, старшина, эту песню допеть.
Пусть хоть что судьбой напророчится:
хоть славная смерть,
хоть геройская смерть –
умирать все равно, брат, не хочется.

Холод войны немилосерд и точен.
Ей равнодушия не занимать.

…Пятеро голодных сыновей и дочек
и одна отчаянная мать.

И каждый из нас глядел в оба,
как по синей клеенке стола
случайная одинокая вобла
к земле обетованной плыла,
как мама руками теплыми
за голову воблу брала,
к телу гордому ее прикасалась,
раздевала ее догола…

Ах, какой красавицей вобла казалась!
Ах, какою крошечной вобла была!
Она клала на плаху буйную голову,
и летели из-под руки
навстречу нашему голоду
чешуи пахучие медяки.
А когда-то кружек звон, как звон наковален,
как колоколов перелив…
Знатоки ее по пивным смаковали,
королевою снеди пивной нарекли.

…Пятеро голодных сыновей и дочек.
Удар ножа горяч как огонь.
Вобла ложилась кусочек в кусочек –
по сухому кусочку в сухую ладонь.
Нас покачивало военным ветром,
и, наверное, потому
плыла по клеенке счастливая жертва
навстречу спасению моему.

Ты войди в теплицу –
Там июльский зной.
Распустились розы,
Как в Крыму весной,
Расцвели глицинии
И фиалки синие.

Пусть тебе расскажет
Старый садовод,
Как осколки сыпались
На стеклянный свод,
Как звенела, падая,
Хрупкая броня…

Нежные цикламены
Вынес он из пламени,
Пальму опалённую
Вынес из огня.

Пусть тебе расскажет
Садовод-старик,
Как он спас от холода
Звёздочки гвоздик…

Стёкла были выбиты,
Им грозил мороз, –
Одеяло тёплое
Из дому принёс.

Ты войди в теплицу –
Там увидишь ты,
Что для Дня Победы
Он сберёг цветы:

Нежные цикламены,
Белую сирень, –
Чтоб цветами встретили
Мы великий день.

Есть за Полтавой в чистом поле
Могила павшего бойца.
Кругом – пшеничное раздолье,
Душистый запах чабреца.

И каждый вечер на закате
Сюда, в степную благодать,
В поношенном старинном платье
Приходит седенькая мать.

Придёт, украсит васильками
Могилу ратника она,
И долго над замшелом камнем
Сидит, в печаль погружена.

И думает прошедший мимо:
Под этой каменной плитой
Лежит сынок её родимый,
Её соколик дорогой,
Которого она, бывало,
Ждала с работы у крыльца...
А мать ни разу не видала
В лицо погибшего бойца.

Он с раскалённым автоматом
Пришёл сюда издалека:
Оттуда, где волной крылатой
Шумит в тайге Амур – река.

На этом васильковом поле
Настиг он вражескую рать.
Освободил здесь из неволи
Вот эту старенькую мать.

Вернул ей счастье Украины,
Зажёг зарю над нею вновь...
Он стал ей – наречённым сыном,
Он заслужил её любовь.

Я в госпитале мальчика видала.
При нем снаряд убил сестру и мать.
Ему ж по локоть руки оторвало.
А мальчику в то время было пять.

Он музыке учился, он старался,
Любил ловить зеленый круглый мяч…
И вот лежал – и застонать боялся.
Он знал уже: в бою постыден плач.

Лежал тихонько на солдатской койке,
Обрубки рук вдоль тела протянув…
О детская немыслимая стойкость!
Проклятье разжигающим войну!

…О сколько их, безногих и безруких!
Как гулко в черствую кору земли,
Не походя на все земные звуки,
Стучат коротенькие костыли.

И я хочу, чтоб, не простив обиды,
Везде, где люди защищают мир,
Являлись маленькие инвалиды,
Как равные с храбрейшими людьми.

Пусть ветеран, которому от роду
двенадцать лет, когда замрут вокруг,
За прочный мир, за счастие народов
Поднимет ввысь обрубки детских рук.

Пусть уличит истерзанное детство
Тех, кто войну готовит, – навсегда,
Чтоб некуда им больше было деться
От нашего грядущего суда.

Такое Площадь знала лишь однажды,
однажды только видела Земля:
солдаты волокли знамена вражьи,
чтоб бросить их к подножию Кремля.

Они, свисая, пыль мели с брусчатки.
А воины, в сиянии погон,
Все били, били в черные их складки
надраенным кирзовым сапогом.

Молчала Площадь. Только барабаны
гремели. И еще – шаги, шаги…
Вот что такое «русские Иваны» –
взгляните и запомните, враги!

Вы в них стреляли?
Да, вы в них стреляли!
И жгли в печах?
Да, вы их жгли в печах!
Да только зря: они не умирали,
лишь молний прибавлялось в их очах!

«Направо!» – и с размаху о брусчатку
и свастику, и хищного орла.
Вот так! России бросили перчатку –
Россия ту перчатку подняла!

И видели, кто был в тот день в столице,
На Площади: она, лицом строга,
подняв венец и меч зажав в деснице,
прошла по стягам брошенным врага!

Да будет свет – веселый, яркий –
В наш первый вечер торжества!
Открыла площади и парки
Незатемненная Москва.

Перекликаются в беседе
Московской улицы огни.
Один другому о победе
Сигнализируют они.

Но пусть опять над Спасской башней
Огнем наполнилась звезда, –
Вчерашней ночи, тьмы вчерашней
Мы не забудем никогда.

Да будет вечной та минута,
Когда во тьме сверкал нам свет
Двадцатикратного салюта –
Сиянье залпов и ракет.

Весной, и летом, и в морозы
Взлетал фонтаном фейерверк.
В нем были ялтинские розы,
И венский парк, и Кенигсберг.

Мы будем помнить эти годы,
Когда, охваченные тьмой,
Шли осторожно пешеходы
По нашей улице немой,

Когда столица провожала
Бойцов на фронт, а семьи в тыл,
И от незримого вокзала,
Неслышно поезд отходил.

Так мы работали и жили,
И этой зоркой темнотой
Мы наше право заслужили
На свет победно-золотой.

Ныряет месяц в облаках.
Пора ложиться спать.
Дитя качая на руках,
Поет тихонько мать:

– Уснули ласточки давно,
И люди спят в домах.
Луна глядит в твое окно,
Нашла тебя впотьмах.

В саду деревья шелестят,
И говорят они:
Скворчата спят, галчата спят,
И ты, малыш, усни!

Усни, не бойся, – наша дверь
Закрыта на засов.
К нам не придет косматый зверь
Из сумрака лесов.

Не залетит орел сюда
С крутой своей скалы, –
Не вылетают из гнезда
В полночный час орлы.

Не смеет вражий самолет
Нарушить твой покой.
Ночное небо стережет
Надежный часовой.

Оберегают жизнь твою
И твой укромный дом
Твои друзья в любом краю, –
Их больше с каждым днем.

Они дорогу преградят
На всей земле войне.
Друзья надежные ребят –
Живут в любой стране.

Усни, – соседи спят давно.
Глядит луна в твое окно.
Спят под луной леса, поля.
Во сне рассвета ждет земля.

Даже если тебе не пятнадцать, а сорок,
Та былая война от тебя далека.
Только мнится, что движется время нескоро,
Время мчится, снимая года и века.

Для тебя это всё не судьба, а наука.
Это было. Когда это было? Давно.
Всё смешалось – Кутузов, Нахимов и Жуков,
Сталинград, Севастополь и Бородино.

А для нас, человеков двадцатого века,
Сталинград – это в сердце кровавая веха.
По ночам просыпаюсь – забыть не могу –
Друг хрипит, умирая на сером снегу.

Ещё фото и фильмы не все сожжены.
Ещё живы солдаты той страшной войны.
Век ещё не прошёл, но, не глядя назад,
Снова люди бездушно оружьем гремят.

Чья беспамятность? Чья роковая вина?
Ставя памятник горю на все времена,
Если входите в жизнь вы не ради наживы
И для вас ещё прошлые павшие живы;
Зачеркните бесстыдное слово «война».

Глянь на живых,
Пока они живые...
Запомни шрамы их и седину.
Их мужество в те годы грозовые
Спасло от рабства вольную страну.

Глянь на живых.
Запомни их награды,
Медали их и Славы ордена.
И помни:
Ничего-то им не надо,
Была бы вечно счастлива страна.

Глянь на живых.
Они ведь смерть встречали.
И смерть поныне снится им порой.
Они грустят,
Они скорбят ночами
О тех друзьях, что спят в земле сырой...

А сколько тех,
Чьи очи отглядели,
Чьи души отлюбили навсегда!
Они ушли в созвездия,
В метели,
В цветы,
Что украшают города.

Они ушли
И стали пылью пашен,
Что улеглась в накрапах грозовых...
Они живут!
Они – дыханье наше,
Они – сердца оставшихся в живых.

И помни ты,
Живой и невредимый,
Довольный положеньем и судьбой,
Что мы до той поры
Непобедимы,
Покамест память павшего с тобой!

Зачем рассказывать о том
Солдату на войне,
Какой был сад, какой был дом
В родимой стороне?
Зачем? Иные говорят,
Что нынче, за войной,
Он позабыл давно, солдат,
Семью и дом родной;
Он ко всему давно привык,
Войною научен,
Он и тому, что он в живых,
Не верит нипочем.
Не знает он, иной боец,
Второй и третий год:
Женатый он или вдовец,
И писем зря не ждет…
Так о солдате говорят.
И сам порой он врет:
Мол, для чего смотреть назад,
Когда идешь вперед?
Зачем рассказывать о том,
Зачем бередить нас,
Какой был сад, какой был дом.
Зачем?
Затем как раз,
Что человеку на войне,
Как будто назло ей,
Тот дом и сад вдвойне, втройне
Дороже и милей.
И чем бездомней на земле
Солдата тяжкий быт,
Тем крепче память о семье
И доме он хранит.
Забудь отца, забудь он мать,
Жену свою, детей,
Ему тогда и воевать
И умирать трудней.
Живем, не по миру идем,
Есть что хранить, любить.
Есть, где-то есть иль был наш дом,
А нет – так должен быть!

Вдаль идет за ротой рота,
Наши снайперы, стрелки,
Наша красная пехота,
Наши грозные полки.

Будет гаду туго-туго
Гад замечется по кругу,
Бей его по топям мшистым,
Бей фашиста!
Бей фашиста!
У дорог и без дорог
Бей, чтоб ног не уволок.

Не помажем по губам!
Заявляют летчики.
Мы ударим по зубам
Фашистских налетчиков.

По зубам ударим так
В строгой ярости атак,
Чтобы дрожь телá их била
Каждый раз, каждый раз,
Чтоб с овчинку небо было,
Искры сыпались из глаз,

Чтоб у зверя стала кислой,
Сбитой на бок морда.
Мы поможем!
Так танкисты
Заявляют твердо.

Бах! Бах! Бах! Бах!
Сталь гремит советская.
Вот «смирительных рубах»
Килограммы честные.

Проучить налетчиков!
Вторят пулеметчики.
Что еще сказать нам надо?
Что прибавить к этому?
Будем вместе гробить гада,
В свастику одетого!

Ну что с того, что я там был.
Я был давно. Я все забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
Ни тех форсированных рек.

(Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лед –
я в нем, как мушка в янтаре.)

Но что с того, что я там был.
Я все избыл. Я все забыл.
Не помню дат. Не помню дней.
Названий вспомнить не могу.

(Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня.
Я бой на дальнем рубеже.
Я пламя Вечного огня
и пламя гильзы в блиндаже.)

Но что с того, что я там был,
в том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл.
Я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне –
она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
дрожит на скулах у меня.

(Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от той зимы, от тех снегов.
И с той землей, и с той зимой
уже меня не разлучить,
до тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.)
Но что с того, что я там был!..

Ты не ходил еще, товарищ, по дорогам,
По которым прошла война,
По которым в молчании строгом
Трое суток идем мы без сна.

Ты не знаешь, как в вьюгу метельную
На привалах мы валимся в снег...
И какую тоску беспредельную
На войну несет человек...

Так и кажется - эта дорога –
Твой последний, предсмертный путь,
И что мы уж дошли до порога,
За которым - ничто и жуть.

Мы идем от усталости шатко
И мечтаем лишь об одном:
Чтоб навстречу попалась хатка –
Не сожженная и с огоньком.

Но кругом - только снег порошею,
Но кругом - только серая мгла...
Мы идем среди страшных и брошенных
Деревенек, сожженных дотла.

Но колонна идет... Упорная,
Растянувшись змеей на снегу,
Хоть качаясь, походкой неровною –
Но - вперед. И все ближе к врагу.

И дошли... когда стал уж поблескивать
На плече автомат-пистолет
От взвивающихся в окрестностях
Бело-лунных немецких ракет.

А в другом конце – пожарище
В красных заревах кровяных...
Никогда не забыть мне, товарищ,
Иллюминацию... передовых...

В великой русской кузнице за каменной горой
Стоит, гудит, работает заводик номерной.
Туда Василь Васильевич приходит чуть заря
И весело командует: «За дело, токаря!»

За горы за Уральские молва о нем идет,
А он себе работает и бровью не ведет.
Во всем Урале токаря, пожалуй, лучше нет.
Привет, Василь Васильевич, примите наш привет!

С глазами светло-синими, с кудрявой головой
Работает, старается гвардеец тыловой.
Фотографы газетные бегут его снимать.
Никто Василь Васильича не может обогнать.

В минуту получается готовая деталь,
На грудь ему повешена отличия медаль.
Девчата им любуются, подходят и молчат,
А он и не оглянется, не смотрит на девчат.

За горы за Уральские молва о нем идет,
А он себе работает и бровью не ведет.
Василию Васильичу всего тринадцать лет.
Привет, Василь Васильевич, примите наш привет!

Чем дальше в историю мчатся года,
Когда воевали за Родину деды,
Тем в памяти ярче сияет всегда
Бессмертие нашей великой Победы!

Её приближали в смертельных боях,
В бескрайнем небесном просторе,
В глубоком тылу, в партизанских лесах,
В фашистских застенках и в море.

Её приближали в боях под Москвой,
И у Сталинградской твердыни,
Под Курском, Смоленском, над славной Невой
Все подвиги живы доныне.

Новороссийск, Севастополь и Керчь,
Брестская крепость, Одесса…
Священный огонь бушевал, словно смерч,
Ради свободного мира, прогресса.

Ради Победы в Европу пошли
Солдаты великой России,
Они до рейхстага со славой дошли
И знамя Победы над ним водрузили.

Вечная Слава, герои, всем вам,
Тем, кто Отечество спас от фашизма.
Вечная слава отцам, сыновьям,
Вам благодарна родная Отчизна.

Девятого мая салют прогремел
Над нашей прекрасной столицей,
И каждый смеялся и плакал, и пел,
И счастьем Победы сияли все лица.

Чем дальше в историю мчатся года,
Когда воевали за Родину деды,
Тем в памяти ярче сияет всегда
Бессмертие нашей великой Победы!

Когда твоя тяжелая машина
Пошла к земле, ломаясь и гремя,
И черный столб взбешенного бензина
Поднялся над кабиною стоймя,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Разбитый и притиснутый к земле,
Конечно, ты не думал о мальчишке,
Который жил в Клину или Орле:
Как ты, не знавший головокруженья,
Как ты, он был упрям, драчлив и смел,
И самое прямое отношенье
К тебе, в тот день погибшему, имел.

Пятнадцать лет он медленно и твердо
Лез в небеса, упрямо сжав штурвал,
И все тобой не взятые рекорды
Он дерзкою рукой завоевал.
Когда его тяжелая машина
Перед посадкой встала на дыбы
И, как жестянка, сплющилась кабина,
Задев за телеграфные столбы,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Придавленный к обугленной траве,
Он тоже не подумал о мальчишке,
Который рос в Чите или в Москве…

Когда уже известно, что в газетах
Назавтра будет черная кайма,
Мне хочется, поднявшись до рассвета,
Врываться в незнакомые дома,
Искать ту неизвестную квартиру,
Где спит, уже витая в облаках,
Мальчишка – рыжий маленький задира,
Весь в ссадинах, веснушках, синяках.

Посмотри хорошенько на этот портрет
Русской девочки двух с половиною лет.

Быстрый Берег – лесная деревня звалась,
Та деревня, где жизнь у нее началась,
Где ее молодая крестьянская мать
Научила ходить и слова понимать.
Где ее Валентиной с рожденья назвали,
Где росла она, славная девочка Валя.

Посмотри хорошенько на этот портрет
Русской девочки двух с половиною лет.

Шоколадом маня, подзывая к себе,
Немец бил ее плетью, ночуя в избе,
Поднимал над землею за прядку волос,
Вырвал куклу из рук и с собою унес.

Это немцы ее «партизанкой» назвали,
Это немцы отца у нее расстреляли.

Разве сердце не скажет тебе: «Отомсти?»
Разве совесть не скажет тебе: «Не прости!»
Слышишь, матери просят: «Она не одна!
Отомсти за таких же других, как она!»

Посмотри и запомни, товарищ, портрет
Этой девочки двух с половиною лет.

Возле полустанка
Травы шелестят,
Гусеницы танка
Мертвые лежат.

Черную машину
Лютого врага
Насмерть сокрушила
Русская рука.

Смелостью и сметкой
Кто тебя сберег,
Энская высотка,
Малый бугорок?

Пламенной любовью
Родину любя,
Кто своею кровью
Защитил тебя?

О тебе лишь сводка
Скажет между строк,
Энская высотка,
Малый бугорок.

Чуть заметный холмик.
Но зато весной
О тебе напомнит
Аромат лесной.

О тебе кузнечик
Меж высоких трав
Простучит далече,
Точно телеграф.

Девушка-красотка
О тебе споет,
Энская высотка.
Малый эпизод.

Песнями, цветами
Век отчизна-мать
Все не перестанет
Сына поминать.

Над вольным Дунаем,
Над славным Днепром
Душевные песни
Слагают о нем.
В нагорных лесах,
На просторе долин
Его вспоминают
И чех, и румын.

– Пылало село, –
Вспоминает хорват, –
Он кинулся в пламя,
Советский солдат!
Из хаты горящей,
Из дыма-огня
Он вынес, отважный,
Мальчонку – меня!

Словачка сказала:
– И мне он помог –
Озябшей, голодной
Дал хлеба кусок.
Назвал по-отцовски
Дочуркой своей.
Шутя подмигнул мне:
«Гляди веселей!»

Вздохнула румынка:
– Был яростный бой,
Меня от осколка
Прикрыл он собой...
Убит, он лежит
Под холмом у села.
Калина над ним
Поднялась – расцвела.

– Нет, – молвил болгарин,
Он жив, не убит!
Я видел его:
Он в дозоре стоит.
Стоит он в дозоре,
И зорок и смел,
Чтоб мир потревожить
Никто не посмел!

Крест-накрест синие полоски
На окнах съежившихся хат.
Родные тонкие березки
Тревожно смотрят на закат.

И пес на теплом пепелище,
До глаз испачканный в золе,
Он целый день кого-то ищет
И не находит на селе...

Накинув старый зипунишко,
По огородам, без дорог,
Спешит, торопится парнишка
По солнцу – прямо на восток.

Никто в далекую дорогу
Его теплее не одел,
Никто не обнял у порога
И вслед ему не поглядел.

В нетопленной, разбитой бане
Ночь скоротавши, как зверек,
Как долго он своим дыханьем
Озябших рук согреть не мог!

Но по щеке его ни разу
Не проложила путь слеза.
Должно быть, слишком много сразу
Увидели его глаза.

Все видевший, на все готовый,
По грудь проваливаясь в снег,
Бежал к своим русоголовый
Десятилетний человек.

Он знал, что где-то недалече,
Выть может, вон за той горой,
Его, как друга, в темный вечер
Окликнет русский часовой.

И он, прижавшийся к шинели,
Родные слыша голоса,
Расскажет все, на что глядели
Его недетские глаза.

Красный полощется флаг,
Кровью окрасив дату.
Слышишь, чеканя шаг,
Строем идут солдаты?

Не разрушается строй
Диким бомбежки гулом,
Залпом не оглушён
Траурных караулов.

Холод не страшен, зной –
Только забвенье ранит.
Этот бессмертный строй
В вечность шаг чеканит!

В прошлом – была война,
Взрывы, окопы, танки,
Братских могил стена,
Звёздных крестов останки.

Долгими были сны,
Тяжкими были мысли.
И – поднялись они,
Встали у обелисков!

Слышишь, стучат сердца,
Павших в кровавых битвах,
Дедушки и отца,
С нами сливаясь в ритмах?

Будто бы говорят:
Помните нас, ребята!
Наши сердца горят
Болью земной утраты.

Мы ведь для вас зажгли
Солнце Победы ясной.
Надо, чтоб знали мы:
Это всё – не напрасно!..

…Красный полощется флаг,
И не тускнеют даты.
Слышишь, чеканя шаг,
В вечность идут солдаты!

Не напрасно сложили песню
Мы про синий платочек твой
Вот блеснула в обойме тесной
Пуля, вылитая тобой...

Осенен боевым приказом,
Батальон продолжает бой
И врага повергает наземь
Пуля, пущенная тобой!

Сквозь свинцовые эти дали
Мы с тобою идем в поход,
И сверкнул на твоей медали
Солнца утреннего восход...

Как ты мало бываешь дома!
Сколько ты отдаешь труда!
Пролетают, тобой ведомы,
Быстроходные поезда.

Нет! Не только рукой мужскою
Вспахан наш безграничный край,
И, взлелеян твоей рукою,
Поднимается урожай...

Вот проходит состав тяжелый
И взлетает во тьме ночной
Не жалеет для немца тола
Партизанка товарищ мой!

По дороге, от дыма душной,
За бойцами проходишь ты.
Как не больно и как воздушно
Ты накладываешь бинты!

Мы черны от свинца и дыма,
Но боец улыбнется вдруг
Самой сильной, непримиримой,
Самой ласковой из подруг!

Мы гордимся тобой по праву!
И сегодня в кругу друзей
Возглашаем сердечно: слава
Русской женщине! Слава ей!