Стихотворения известных поэтов и фронтовиков о войне

Бывает в людях качество одно,
Оно дано нам или не дано:
Когда в горячке бьется пулемет,
Один лежит, другой бежит вперед.

И так во всем, и всюду, и всегда.
Когда на плечи свалится беда,
Когда за горло жизнь тебя возьмет,
Один лежит, другой бежит вперед.

Что делать – видно, так заведено.
Давайте в рюмки разольем вино.
Мой первый тост и мой последний тост:
За тех, кто поднимался в полный рост!

Блокады нет…
Уже давно напрасно
Напоминает надписью стена
О том, что «наиболее опасна
При артобстреле эта сторона».

Обстрел покоя больше не нарушит,
Сирены по ночам не голосят…
Блокады нет.
Но след блокадный в душах, –
Как тот неразорвавшийся снаряд.

Он может никогда не разорваться.
О нём на время можно позабыть.
Но он в тебе. И нет для ленинградцев
Сапёров, чтоб снаряд тот разрядить.

Прозрачны дали,
И ветра спокойны.
От ржавых мин очистилась земля.
Но, отступая, оставляют войны
Воспоминаний минные поля.
В людских сердцах лежат они незримо.
Их не найдёт искуснейший минёр.
В них скрыта боль о близких и любимых,
О муках,
Не забытых до сих пор.
Как много нужно приложить стараний,
Как надо нам друг другом дорожить,
Чтоб обезболить боль воспоминаний
И память о погибших сохранить.

Лежат они, глухие и немые,
Под грузом плотной от годов земли –
И юноши, и люди пожилые,
Что на войну вслед за детьми пошли,
И женщины, и девушки-девчонки,
Подружки, сёстры наши, медсестрёнки,
Что шли на смерть и повстречались с ней
В родных краях иль на чужой сторонке.
И не затем, чтоб той судьбой своей
Убавить доблесть воинов мужскую,
Дочерней славой – славу сыновей, –
Ни те, ни эти, в смертный час тоскуя,
Верней всего, не думали о ней.

Птицы смерти в зените стоят.
Кто идет выручать Ленинград?

Не шумите вокруг – он дышит,
Он живой еще, он все слышит:

Как на влажном балтийском дне
Сыновья его стонут во сне,

Как из недр его вопли: «Хлеба!»
До седьмого доходят неба…

Но безжалостна эта твердь.
И глядит из всех окон – смерть.

И стоит везде на часах
И уйти не пускает страх.

Ждала тебя. И верила. И знала:
Мне нужно верить, чтобы пережить
Бои, походы, вечную усталость,
Ознобные могилы-блиндажи.

Пережила. И встреча под Полтавой.
Окопный май.
Солдатский неуют.
В уставах незаписанное право
На поцелуй, на пять моих минут.

Минуту счастья делим на двоих,
Пусть – артналет,
Пусть смерть от нас – на волос.
Разрыв! А рядом – нежность глаз твоих
И ласковый срывающийся голос.
Минуту счастья делим на двоих…

Не здесь, на обломках, в походе, в окопе,
Не мертвых опрос и не доблести опись.
Как дерево, рубят товарища, друга.
Позволь, чтоб не сердце, чтоб камень, чтоб уголь!
Работать средь выстрелов, виселиц, пыток
И ночи крестить именами убитых.
Победа погибших, и тысяч, и тысяч –
Отлить из железа, из верности высечь, –
Обрублены руки, и, настежь отверсто,
Не бьется, врагами расклевано, сердце.

Чем дальше мы уходим от войны
И нас с тобою тишина объемлет,
Тем все сильней и явственней слышны
Ее раскаты, вздыбившие землю.

Чем дальше мы уходим от войны
Сполна всю горечь этих лет познавши
Не понаслышке, не со стороны,
Тем ближе нам воспоминанье наши.

Чем дальше мы уходим от войны
И четче обнажаются вершины,
Тем полнозвучней голос тишины,
Тем все понятней то, что мы свершили.

Чтоб стать мужчиной, мало им родиться.
Чтоб стать железом, мало быть рудой.
Ты должен переплавиться, разбиться.
И, как руда, пожертвовать собой.

Какие бури душу захлестнули!
Но ты – солдат и все сумей принять:
От поцелуя женского до пули,
И научись в бою не отступать.

Готовность к смерти – тоже ведь оружье,
И ты его однажды примени…
Мужчины умирают, если нужно,
И потому живут в веках они.

Пусть останутся войнушки лишь игрой,
Ведь играем, ведь воюем понарошку:
Не желаем встретиться с бедой –
Ни Данил, ни Миша, ни Серёжка.

Пусть останутся войнушки лишь игрой,
И не плачут наши девочки от страха.
И пусть смех повсюду льёт рекой,
А над нами пусть поют задорно птахи.

Пусть останутся войнушки лишь игрой,
Пусть никто и никогда не погибает;
А пусть солнца лучик золотой
В мирном небе счастье вышивает!

Велик этот день и славен в веках,
В нем радость и скорбь слились воедино,
В нем подвиг героев и трепет врагов,
В нем всё, что любя называем «Отчизна»!

Всем тем, кто сражался за мирное небо,
За домик в деревне, за счастье семьи,
И тем, кто остался навеки в забвенье
Слова благодарности мы говорим!

Вам уваженье и низкий поклон,
Вам и Почет, и Слава!
Вы − Победили! Так пусть же живет
О подвиге Вашем память!

Нет, это не заслуга, а удача
Стать девушке солдатом на войне.
Когда б сложилась жизнь моя иначе,
Как в День Победы стыдно было б мне!

С восторгом нас, девчонок, не встречали:
Нас гнал домой охрипший военком.
Так было в сорок первом. А медали
И прочие регалии потом…

Смотрю назад, в продымленные дали:
Нет, не заслугой в тот зловещий год,
А высшей честью школьницы считали
Возможность умереть за свой народ.

Накануне конца той великой войны
Были вешние звезды видны – не видны
За белесою дымкою ночи.
В полусне бормотал настороженный дом,
И стучала морзянкой капель за окном –
Вопросительный знак, двоеточье...

Ветер в трубах остылых по-птичьи звучал,
Громыхал ледоход о щербатый причал,
Пахло сыростью из подворотни,
А луна, словно сталь, и темна и светла,
По небесной параболе медленно шла
И была, как снаряд на излете.

Нам не дано спокойно сгнить в могиле –
Лежать навытяжку, и приоткрыв гробы, –
Мы слышим гром предутренней пальбы,
Призыв охрипшей полковой трубы
С больших дорог, которыми ходили.

Мы все уставы знаем наизусть.
Что гибель нам? Мы даже смерти выше.
В могилах мы построились в отряд
И ждем приказа нового. И пусть
Не думают, что мертвые не слышат,
Когда о них потомки говорят.

Привели и застрелили у Днепра.
Брат был далеко. Не слышала сестра.
А в Сибири, где уж выпал первый снег,
На заре проснулся бледный человек
И сказал: «Железо у меня в груди.
Киев, Киев, если можешь, погляди!..»

«Киев, Киев! – повторяли провода. –
Вызывает горе, говорит беда».
«Киев, Киев!» – надрывались журавли.
И на запад эшелоны молча шли.
И от лютой человеческой тоски
Задыхались крепкие сибиряки…

Грохочет тринадцатый день войны.
Ни ночью, ни днем передышки нету.
Вздымаются взрывы, слепят ракеты,
И нет ни секунды для тишины.

Как бьются ребята – представить страшно!
Кидаясь в двадцатый, тридцатый бой
За каждую хату, тропинку, пашню,
За каждый бугор, что до боли свой…

И нету ни фронта уже, ни тыла,
Стволов раскаленных не остудить!
Окопы – могилы… и вновь могилы…
Измучились вдрызг, на исходе силы,
И все-таки мужества не сломить.

Той дальнею войной сердца опалены.
Все так же нивам зреть, цвести весной садам.
А юные друзья, что не пришли с войны,
Уж с внуками сравнялись по годам.

Проходит день за днем – друзей редеет строй,
И память в бой опять ведет тебя, солдат.
И праздничный салют ликует над землей,
Как ликовал он много лет назад!

Та давняя война... Но руки протяни –
Ее сердца хранят, она приходит в сны.
И внуки, что живут счастливо в наши дни,
Да будут этой памяти верны!

Не знаю, где я нежности училась, –
Об этом не расспрашивай меня.
Растут в степи солдатские могилы,
Идет в шинели молодость моя.

В моих глазах – обугленные трубы.
Пожары полыхают на Руси.
И снова нецелованные губы
Израненный парнишка закусил.

Нет!
Мы с тобой узнали не по сводкам
Большого отступления страду.
Опять в огонь рванулись самоходки,
Я на броню вскочила на ходу.

А вечером над братскою могилой
С опущенной стояла головой...
Не знаю, где я нежности училась, –
Быть может, на дороге фронтовой...

С ветхой крыши заброшенного сарая
Прямо к звёздам мальчишка взлетает в «ракете»…
Хорошо, что теперь в космонавтов играют,
А в войну не играют соседские дети.

Хорошо, что землянки зовут погребами,
Что не зарево в небе – заря,
И что девушки ходят теперь за грибами
В партизанские лагеря.

Хорошо… Но немые кричат обелиски.
Не сочтёшь, не упомнишь солдатских могил.
Поклонись же по-русски им – низко-низко,
Тем, кто сердцем тебя заслонил.

О, сколько прошло уже светлых лет,
А все не кончается горький след.

И ныне для каждой десятой женщины
Нет ни цветов, ни фаты невесты.
И ей будто злою судьбой завещано
Рядом навечно пустое место…

Но пусть же простит нас она, десятая.
Мужчины пред ней – без вины виноватые:
Ведь в тяжкие годы в моей стране
Каждый десятый погиб на войне.

Безмолвье – ему. Безнадежность – ей.
Только бы все это не забылось!
Только бы люди стали мудрей
И все это снова не повторилось!

Мать, провожая сына на войну,
Старалась спрятать глубже боль и грусть, –
В свой дом навечно поселяя тишину,
Лишь голос слышала: «Родная, я вернусь!»

Он ей запомнился шагающим в строю –
Её сынок – надежда и отрада.
Он жизнь отдал за Родину свою.
Искала сорок лет его награда.

И к сердцу мать прижала сухонькой рукой
Медаль, что в сельсовете ей вручили…
А сын, сражённый пулею шальной,
Лежит в никем не найденной могиле.

О древнее орудие земное,
лопата, верная сестра земли,
какой мы путь немыслимый с тобою
от баррикад до кладбища прошли!

Мне и самой порою не понять
всего, что выдержали мы с тобою.
Пройдя сквозь пытки страха и огня,
мы выдержали испытанье боем.

И каждый, защищавший Ленинград,
вложивший руку в пламенные раны,
не просто горожанин, а солдат,
по мужеству подобный ветерану.

Слёзы в глазах....
Карих, зелёных и голубых
Плачут березы помня о них
Герои войны!

Вас не забыли поля и луга
Горы и реки и города!
Вас воспевают ....
В песнях,в стихах!

Цветы возлагают
Салют в небесах!
Вы радость и гордость
В наших сердцах!

Когда, упав на поле боя –
И не в стихах, а наяву, –
Я вдруг увидел над собою
Живого взгляда синеву,

Когда склонилась надо мною
Страданья моего сестра –
Боль сразу стала не такою:
Не так сильна, не так остра.

Меня как будто оросили
Живой и мертвою водой,
Как будто надо мной Россия
Склонилась русой головой!..

– Сколько звёзд раскалённых светит нам с высоты?
– Двадцать семь миллионов, – мне ответила ты.
– Двадцать семь миллионов? Эта цифра точна?
– Ровно столько влюблённых погубила война.

Плачут ивы, а клёны грустно так шелестят,
Двадцать семь миллионов крепко-накрепко спят.
Они храбро сражались за Отчизну свою,
В наших песнях остались, хоть погибли в бою.

Жизнь должна быть прекрасной в нашей вольной стране,
Верю я – не напрасны были жертвы в войне.
Плачут ивы, а клёны грустно так шелестят,
Двадцать семь миллионов крепко-накрепко спят...

...Летели «юнкерсы» на город наш,
Готовы все испепелить на свете...
Тогда попала бомба в Эрмитаж,
В скульптурный зал с творением Россетти.

И задрожали статуи в музее,
Когда взметнулся смертоносный вал,
И с плеч скатилась, мрамора бледнее,
Прекрасной Эсмеральды голова.

Казалось нам, так скорбно и тревожно
Ее уста промолвили: прости,
Что мы старались сделать все, что можно,
Чтоб мраморную девушку спасти.

Мы жизнь вернули ей, опять в музее
Она сияет юной красотой,
Но говорит рубец на нежной шее:
«Остановись! Припомни все. Постой!»

Ушло это время, но след не истерся
Из памяти нашей живой...
Багровым рубцом он в судьбу нашу вросся –
Тот огненный след фронтовой.

Ты, время, загладить его не надейся.
Я видел, не где-то вдали,
А рядом, под Токсовом, в реденьком лесе
Лоскут незажившей земли.

К нему подошел я, глядел молчаливо.
Как черен он был и шершав!
Склонялась над ним низкорослая ива
И стебли поблекшие трав.

Почудилось мне, что он выпачкан сажей.
Он – мертвый – казался живым.
Сестрой милосердья лесная ромашка,
Белея, склонялась над ним.

Блокадные дети...
Блокадные дети...
И сердце сжимается вдруг.
Я снова грущу и с тоской вспоминаю
Голодных, ослабших подруг.

Застывшая школа, холодные классы
На верхнем пустом этаже
Они снова в ужасе, у смерти во власти,
Но пишут диктовку уже...

А крыша над ними звенит от осколков,
Над городом снова налёт!
Слышна канонада, грохочут зенитки,
Но девочка ручку берет.

Сидит, как боец, непреклонно и твёрдо,
Не дрогнет, слезу не прольёт,
Она – ленинградка, где дети не плачут,
Где мужество вечно живёт!

Не мужское это дело – воевать,
Хватит верить, лицемерить,
Хватит врать.
Не мужское это дело – убивать –
Нам же Бог людей доверил
Создавать.

И солдат всегда с войны
Хотел домой,
Там, где он не боевой,
А деловой.
Где он женщину сумеет полюбить,
Вознести, защитой быть, боготворить.

Пусть воюет с генералом генерал,
Он хоть в звездах,
А мужчиною не стал,
Потому что так и не сумел
Понять:
Не мужское это дело – убивать!

Приходят ветераны на парад –
Сверкая переливами наград.
И дружно, взявшись за руки, идут.
Их громко поздравляют там и тут.

Надеть медали каждый в праздник рад,
Но все короче их нестройный ряд…
Пока нам есть, кого благодарить,
Давайте будем помнить и любить.

Давайте будем помогать, пока
Они не вознеслись на облака.
Пусть далеко от нас ушла война,
Тех, кто остался, поддержи, страна!..

Пока они приходят на парад,
Пока глаза их радостно горят,
Как блики солнца в звездочках наград…
... Пока еще идет нестройный ряд.

Нас гваздали будни, и беды,
И лозунгов диких враньё
За множество лет до Победы
И столько же – после неё.

Без слов, без гранат, без атаки,
Вслепую – какая там связь! –
Ложились под бомбы и танки,
Российской землёй становясь.

Над нами
По росту, по ГОСТу
Шеренги чеканят шаги.
Живых вопрошают погосты:
«Россия! Над нами – враги?

Чья форма на них, чьи медали?
Не видно сквозь тяжесть земли...
Скажи, чтобы здесь не топтали,
Скажи, чтобы в нас не плевали.
Мы сделали всё, что могли».

Вчера мне рассказывал дедушка Женя:
Отряд партизанский попал в окруженье.
Осталось у них восемнадцать гранат,
Один пистолет и один автомат.
Всё больше в отряде погибших бойцов,
Всё крепче фашисты сжимают кольцо, –
Они за кустами, они за камнями.
И крикнул мой дедушка: «Родина с нами!»

И все побежали навстречу врагу,
И стали гранаты бросать на бегу.
Все храбро сражались, о смерти забыв, –
И вот, удалось совершить им прорыв.
Сквозь лес по болоту они уходили:
А деда медалью потом наградили.

На Братских могилах не ставят крестов,
И вдовы на них не рыдают,
К ним кто-то приносит букеты цветов,
И Вечный огонь зажигают.

Здесь раньше – вставала земля на дыбы,
А нынче – гранитные плиты.
Здесь нет ни одной персональной судьбы –
Все судьбы в единую слиты.

А в Вечном огне видишь вспыхнувший танк,
Горящие русские хаты,
Горящий Смоленск и горящий рейхстаг,
Горящее сердце солдата.

У Братских могил нет заплаканных вдов –
Сюда ходят люди покрепче,
На Братских могилах не ставят крестов…
Но разве от этого легче?!

Шумят под Можайском дремучие ели
И сосны шумят, потерявшие сон,
Четыре недели, четыре недели
Сражается насмерть в лесу батальон.

Фашистские танки все ближе, все ближе
Нас враг опоясал свинцовым кольцом.
Багровое пламя шинели нам лижет,
Но все же стоим мы к Смоленскому лицом!

От взрывов взлетают осколки косые
И падает навзничь седая сосна.
Пускай мы погибнем, но будет Россия,
Но будет Россия во все времена!

Шумят под Можайском дремучие ели,
И сосны шумят, потерявшие сон,
Четыре недели, четыре недели
Сражается насмерть в лесу батальон.

– Почему, дедуля, у тебя слеза?
Почему, дедуля, прячешь ты глаза?
Кто тебя обидел, можешь рассказать?
За тебя я буду драться, воевать!

– Внучек ты мой милый, нет, не плачу я,
Просто вспоминаю о былых боях,
Был когда я молод, Родину любил
И врагов проклятых под Москвою бил!

Там друзей военных много полегло,
Вспоминать об этом сердцу тяжело!
И Победу в Мае встретили не все,
Там лежать остались в утренней росе!

Так живи, мой внучек, и войны не знай,
Каждый год с Победой пусть приходит Май!
Улыбайся солнцу, весело играй,
Но что было с нами, ты не забывай!

О друг, я не думала, что тишина
Страшнее всего, что оставит война.
Так тихо, так тихо, что мысль о войне
Как вопль, как рыдание в тишине.

Здесь люди, рыча, извиваясь, ползли,
Здесь пенилась кровь на вершок от земли…
Здесь тихо, так тихо, что мнится – вовек
Сюда не придет ни один человек,

Ни пахарь, ни плотник и ни садовод –
Никто, никогда, никогда не придет.
Так тихо, так немо – не смерть и не жизнь.
О, это суровее всех укоризн.

Не смерть и не жизнь – немота, немота –
Отчаяние, стиснувшее уста.
Безмирно живущему мертвые мстят:
Все знают, все помнят, а сами молчат.

Уходили мальчики – на плечах шинели,
Уходили мальчики – храбро песни пели,
Отступали мальчики пыльными степями,
Умирали мальчики, где – не знали сами…

Попадали мальчики в страшные бараки,
Догоняли мальчиков лютые собаки.
Убивали мальчиков за побег на месте,
Не продали мальчики совести и чести…

Не хотели мальчики поддаваться страху,
Поднимались мальчики по свистку в атаку.
В черный дым сражений, на броне покатой
Уезжали мальчики – стиснув автоматы.

Повидали мальчики – храбрые солдаты –
Волгу – в сорок первом,
Шпрее – в сорок пятом,
Показали мальчики за четыре года,
Кто такие мальчики нашего народа.

Георгиевская лента – и порох, и огонь,
И горечь слёз, и радость Дня Победы.
Не просто гордый символ, а шёлковый погон,
За добрый мир, что нам добыли деды.

Георгиевская лента – как выживший цветок,
Что видел злом загубленное детство,
Сожжённые селенья, руин смертельный смог…
Не просто символ – памяти наследство.

Георгиевская лента – двухцвет простых полос –
На фронтовых дорогах кровь и пламя,
И жизней эшелоны, ушедших под откос…
И злом исполосованное знамя.

Георгиевская лента – и порох, и огонь –
И скорбь души, и солнце жизни новой.
Узор двухцветных линий – истории ладонь,
Судьбы орнамент… Памятное слово.

Мальчишки-девчонки военной страны!
Мы вам до земли поклониться должны:
Вы бились с врагом в тех кровавых боях,
Вы смены стояли в холодных цехах,

Вы в поле работали за четверых,
Вы ждали, молились за ваших родных,
Вы тылом надежным были отцам,
Опорой вы стали своим матерям,

Вы мстили за павших, вставая с ружьем,
Вы шли в рукопашный за поруганный дом,
Вы связь обеспечивали для партизан,
Вам ангел победы в руки был дан.

И кто-то из вас не вернулся домой,
А кто-то сейчас, слава Богу, живой.
Девчонки-мальчишки великой страны!
Мы вам до земли поклониться должны!

Имена... имена... на гранитной плите,
Там же даты рожденья и смерти.
Как задумаюсь, сразу же слышатся мне
Голоса из-под каменной тверди.

Что они говорят – не могу разобрать,
И хотел бы, да вот, не дано.
Что нам хочет сказать наша Родина-Мать,
О которой забыли давно.

Нет, не знали они, то что мы победим,
Но достойно ушли на покой.
Тихо вторит граниту его побратим –
Обелиск с неизменной звездой.

И под шёпот глубин рану мне бередят
Имена эти снова и снова.
Обелиски со звёздами, вставшие в ряд...
Это Родины нашей основа.

Детство мое военное,
что снегом заметено,
как что-либо сокровенное
помнить всю жизнь дано.

И в суматохе буден,
и в поисках верных слов
они мою память будят,
и память рисует вновь
картины: зима морозная,
и в колкой ее пыли
мы в школу идем по озеру,
а темень – хоть глаз коли.

Нас четверо. Мы ровесники,
и путь нам привычен свой.
Поем для храбрости песни мы,
чтоб волчий не слышать вой, –
глаза их сверкают яростью,
поблескивают клыки.
И мы зажигаем яркие
куски смоляной доски.

Идем, кроме снега белого
нет ничего вокруг.
И факел до кромки берега
не выпускаем из рук.
В класс входим,
нам по четырнадцать,
и скоро войне конец.
Оттаивают чернильницы
у печки под стук сердец.

Прошло пять лет, – и залечила раны,
Жестокой нанесенные войной,
Страна моя,
и русские поляны
Опять полны студеной тишиной.

И маяки сквозь мрак приморской ночи,
Путь указуя моряку, горят.
На их огонь, как в дружеские очи,
Далеко с моря моряки глядят.

Где танк гремел – там ныне мирный трактор,
Где выл пожар – благоухает сад,
И по изрытому когда-то тракту
Автомобили легкие летят.

Где елей искалеченные руки
Взывали к мщенью – зеленеет ель,
И там, где сердце ныло от разлуки, –
Там мать поет, качая колыбель.

Ты стала вновь могучей и свободной,
Страна моя!
Но живы навсегда
В сокровищнице памяти народной
Войной испепеленные года.

Для мирной жизни юных поколений,
От Каспия и до полярных льдов,
Как памятники выжженных селений,
Встают громады новых городов.

Спасибо деду за Победу,
За все военные года…
За то, что он за нашу землю
В атаку смело шёл всегда…

За то, что годы молодые
Не пожалел он потерять…
За то, что Родину, не дрогнув,
Ушёл мальчишкой защищать…

За то, что не было там трусов
Среди друзей-однополчан…
Узбеков, русских, белорусов,
Грузин, татар и молдаван…

За то, что грудь свою подставил
Под пули, бомбы и штыки…
Освобождая нашу землю –
Деревни, сёла, городки…

За то, что плакал, как мальчишка,
Когда друзей он хоронил…
За то, что память о погибших
В душе и сердце сохранил…

За то, что мы живём на свете
Без взрывов бомб и без стрельбы,
За счастье жить, как вольный ветер
Не зная ужасов войны…

Спасибо деду за Победу
От всех российских матерей…
За то, что он во имя мира
Собой закрыл чужих детей…

Поля, холмы, лощины темно-синие
И перелески легкою волной,
Но через все – невидимая линия,
Неслышная идет передо мной.

От Ладоги вы всю ее пройдете,
Она к заливу прямо приведет,
На старой карте вы ее найдете,
С пометкой грозной – сорок первый год.

Та линия еще сегодня дышит,
Она по сердцу вашему идет,
Она листву вот этих рощ колышет
И в новый дом подчеркивает вход.

Возможно, поколеньям близким
Не так, как будущим, она видна,
Хоть кое-где гранитным обелиском
И надписью помечена она.

Но кажется, она еще дымится
И молнии пронизывают мрак, –
На ней – на этой огненной границе –
Отброшен был и остановлен враг.

Заговорила роща на откосе,
Прислушайся, о чем шумит она,
Как будто ветер, набежав, приносит
Бесчисленных героев имена!

Не забывайте о войне.
Cвоим потомкам передайте
Как гибли прадеды в огне,
Вы подвиг предков не предайте.

Не забывайте обелиски
На месте подвигов былых.
Пускай война уже не близко,
Вы, всё же, помните о них.

Не забывайте, в праздный час,
О тех, кто на войне остался.
Гордитесь теми, кто за Вас
В последний, смертный, бой поднялся.

Не забывайте никогда
Заплаченную ими цену.
Храните в памяти, тогда
Не обесцените победу.

Пусть шепчут в спину Вам враги:
– Забудьте след былых времен…
Но прошлый опыт говорит:
– Забыл победу – побежден!

Не забывайте о войне.
Держите флаг победы выше.
Наказывает жизнь вдвойне
Победу и беду забывших.

Никогда не найти таких слов,
Чтобы даже и сотую долю
Описать, как бывал мир суров.
Ошибиться себе не позволю.

Никогда не найти таких слов,
Чтоб на сотую долю достойны
Описанья невзгод и трудов
Тех солдат, что теперь уж покойны.

Никогда не найти точных слов,
Что расскажут о храбрости славной
Тех, кто к бою всегда был готов,
Для кого честь страны была главной.

Никогда не найти таких слов,
Чтобы выразить всё сожаленье
И признательность тем, кто миров
Сохранил равновесие с рвеньем.

Никогда не найти таких слов,
Чтобы выразить всю благодарность
Тем, кто молод, силён и здоров,
Жизнь покинул за мира сохранность.

Никогда не найти таких слов
Для того – как в долгу перед Вами!
Но я знаю – во веки веков
Не забудем Вас! Знайте – мы с нами!

«Отечественная война» –
Ученый труд, четыре тома...
Уже ни пламени, ни грома:
Таблицы, сводки, имена.

А ты была для нас, война,
Не просто «Битвой под Москвою» –
Бойцом с пробитой головою
В ночном лесу у полотна;

Не просто «Битвой у Днепра» –
Одна пылает в сердце хата,
Одна –я помню – медсестра
Чужими танками распята...

Война была для нас тогда
Не тонким замыслом стратега –
Хрипела смертная беда,
Скрипела беженцев телега...

Где в этих книгах
Смена лиц,
И смертный стон,
И возглас: «Мама!»...
Прямые столбики таблиц,
Косой штриховкой-диаграмма...

Какой-то в памяти разрыв
Все не могу соединить я,
Когда встает Лицо Событья,
Живые лица заслонив...

Фугаски свистели ночами
И взрывов пылали костры.
Гремели бои за плечами
Мальчишек военной поры.

Сирена воздушной тревоги
Врывалась в дома и дворы,
И снились не зря фронтовые дороги
Мальчишкам военной поры.

Свой возраст недаром ругали
Полки тыловой детворы
За то, что в солдаты не брали
Мальчишек военной поры.

У них из-под старых кепчонок
Лихие торчали вихры.
Отцов заменили в цехах закопченных
Мальчишки военной поры.

Зенитки давно замолчали,
Летят чьи-то санки с горы.
Седыми мужчинами стали
Мальчишки военной поры.

Написаны новые книжки,
И звездные манят миры…
Но всё же сегодня играют мальчишки
В мальчишек военной поры!

Напряженно трудясь день и ночь,
Проверяют себя патриоты:
Чем сумели мы фронту помочь
Славной армии нашей и флоту?

В нашей грозной священной войне
Нет различья меж фронтом и тылом.
То, что делал ты, делай вдвойне,
С неустанным стараньем и пылом.

Сталевар, тракторист, продавец,
Врач и техник, швея и ученый
Каждый нынче народный боец
Общей армии многомильонной.

Все мы, каждый на месте своем,
Побеждать помогаем героям,
Все мы сводку победы куем,
Все могилу для недругов роем.

Как боец, не жалеючи сил,
Будь всегда на-чеку и на месте,
Чтобы труд твой воистину был
Делом доблести, славы и чести.

Каждый день, каждый час, каждый миг
Ты цени, не теряй его даром.
Пусть твой труд помогает, как штык,
Боевым смертоносным ударом.

В сорок пятом, в мае, вопреки уставу
Караульной службы,
Мы салютом личным подтвердили славу
Русского оружья:

Кто палил во тьму небес из пистолета,
Кто из автомата.
На берлинской автостраде было это,
Помните, ребята?

Быстрой трассой в небо уходили пули
И во мгле светились.
И они на землю больше не вернулись,
В звезды превратились.

И поныне мир наполнен красотою
Той весенней ночи.
Горе тем, кто это небо золотое
Сделать черным хочет.

Но стоят на страже люди всей планеты,
И неодолимы
Звезды, что салютом грозным в честь
Победы
Над землей зажгли мы.

Тяжелы земли родимой слезы,
Но рукой до радости подать.
Встали наши русские березы
Высоки, их далеко видать.

Встали над сожженными полями,
Под неодолимою звездой,
Встали над полями, над горами,
Над живой и мертвою водой.

Видят, как летят казачьи лавы,
Как блестят на солнце газыри,
Как, гордясь своей и отчей славой,
К Западу идут богатыри.

Вдаль глядят:
Там холм, как бритвой, срезан,
Пулеметы чешут, пушки бьют,
Но трава растет из-под железа,
Соловьи под пулями поют!

Солнце выше! Этою порою
Зримо всё яснее, как с горы...
Видят, над остывшею золою
Лихо заплясали топоры.

Это всюду встала в новой силе,
Как звезда, среди кромешной тьмы,
Встала несказанная Россия
На грозой спаленные холмы...

А было все не так давно!
В хозяйстве даже нет обмылка,
Опять зашторено окно,
И на столе дрожит коптилка.

И «юнкерсы» не первый год
Крестами черными на небе,
И на растопку вновь идет
Отполированная мебель.

Соседка не встает с утра.
От горя выживет едва ли:
Ей похоронную вчера,
Уж третью, кажется,
Прислали.

Мать, видя, как я вдруг ослаб,
Косому спекулянту Глебу
Пальто отцовское снесла
За черствую буханку хлеба.

Но мы не раз
Голодным днем,
Свой шаг вливая в общий топот,
И в стужу шли и под дождем
За город, на рытье окопов.

Киркой орудовали зло
Мальчишки, надрывая жилы.
…Тебе вот слушать тяжело.
А мы всё это пережили.

У меня братишка новый,
Новый братик лет пяти.
Он сказал мне: – Я приехал!
Буду здесь теперь расти.

Я хорошего такого
Не встречала малыша.
У него в руках тетрадка,
Два моих карандаша.

У него в тетрадке пушки,
По две с каждой стороны.
Я спросила: – Ты откуда?
– Он ответил: – Я с войны.

На войне летали пули
У меня над головой,
А потом вернулись наши, –
Оказалось, я живой.

Ты теперь моя сестра.
Мне, наверно, спать пора.
Ты скорей мне руки вымой,
Я невымытый с утра.

Я хорошего такого
Не встречала малыша.
Положил он под подушку
Два моих карандаша.

Он сказал: – Спокойной ночи!
Потеплей меня укрой!
Оставайся, если хочешь,
Навсегда моей сестрой.

Сердце словно опалило –
Седина в висках.
Прошлое рекой уплыло,
Но душа в слезах.

В бой за Родину солдаты
Шли за шагом шаг.
Верили в Победу свято –
Не сломил их враг.

Стон стоял по всей России:
Голод, пытки, страх.
Смерть косой людей косила
В сёлах, городах.

Отступали в сорок первом
С ужасом в груди:
– Автоматы, танки, где вы?
С чем же в бой идти?

Погибали в мясорубке:
Фрицы шли стеной…
Но не знали немцы русских,
Ждал их страшный бой.

За берёзы и пригорки,
За родимый дом.
За Кавказ, Кубань и Волгу,
За великий Дон.

Всем солдатам воевавшим
Низкий наш поклон...
По солдатам, в битве павшим, –
Колокольный звон...

Была простая бабушка
У Вовки Черемных,
Ничем не выделялась
Она среди других.

Пекла для Вовки шанежки,
С капустой пирожки,
Штаны ему стирала
И штопала носки.

Но вот пришёл однажды
Какой-то генерал.
Он крепко-крепко бабушку
При всех расцеловал.

Весь вечер вспоминали
Они военный год.
У Вовки сердце жаркое
То стукнет, то замрёт.

Так вот какая бабушка!
А он-то и не знал.
Спасён от смерти бабушкой
Вот этот генерал.

И все в отряде знали
Настёну Черемных,
Разведчицей отважной
Слыла она у них.

Теперь для Вовки шанежки
Вкуснее во сто раз.
А всё, что скажет бабушка, -
Как воинский приказ.

В классе очень холодно,
На перо дышу,
Опускаю голову
И пишу, пишу.

Первое склонение –
Женский род на «а»,
Сразу, без сомнения,
Вывожу – «война».

Что всего существенней
Нынче для страны?
В падеже родительном:
Нет – чего? – «войны».

А за словом воющим –
Мама умерла…
И далекий бой еще,
Чтобы я жила.

Шлю «войне» проклятия,
Помню лишь «войну»…
Может, для примера мне
Выбрать «тишину»?

Но «войною» меряем
Нынче жизнь и смерть,
Получу «отлично» я –
Это тоже месть…

О «войне» тот горестный,
Гордый тот урок,
И его запомнила
Я на вечный срок.

А мы с тобой, брат, из пехоты,
А летом лучше, чем зимой.
С войной покончили мы счеты…
Бери шинель – пошли домой.

Война нас гнула и косила.
Пришел конец и ей самой.
Четыре года мать без сына…
Бери шинель – пошли домой.

К золе и пеплу наших улиц
Опять, опять, товарищ мой,
Скворцы пропавшие вернулись…
Бери шинель – пошли домой.

А ты с закрытыми очами
Спишь под фанерною звездой.
Вставай, вставай, однополчанин,
Бери шинель – пошли домой.

Что я скажу твоим домашним,
Как встану я перед вдовой?
Неужто клясться днем вчерашним?
Бери шинель – пошли домой.

Мы все – войны шальные дети,
И генерал, и рядовой
Опять весна на белом свете…
Бери шинель – пошли домой.

Вы слышите: грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из – под руки?
Вы поняли, куда они глядят?

Вы слышите: грохочет барабан?
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…
Уходит взвод в туман – туман – туман…
А прошлое ясней-ясней-ясней.

А где же наше мужество, солдат,
когда мы возвращаемся назад?
Его, наверно, женщины крадут
и, как птенца, за пазуху кладут.

А где же наши женщины, дружок,
когда вступаем мы на свой порог?
Они встречают нас и вводят в дом,
но в нашем доме пахнет воровством.

А мы рукой на прошлое: вранье!
А мы с надеждой в будущее: свет!
А по полям жиреет воронье,
а по пятам война грохочет вслед.

И снова переулком – сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из – под руки…
В затылки наши круглые глядят.

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?

Сегодня, предвечернею порою,
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по полям людьми они брели.

Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?

Летит, летит по небу клин усталый –
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый –
Быть может, это место для меня!

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда…
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, –
Ни приметы, ни следа.

Ночью, первым из колонны,
Обломав у края лед,
Погрузился на понтоны
Первый взвод.

Погрузился, оттолкнулся
И пошел. Второй за ним.
Приготовился, пригнулся
Третий следом за вторым.

Как плоты, пошли понтоны,
Громыхнул один, другой
Басовым, железным тоном,
Точно крыша под ногой.

И плывут бойцы куда-то,
Притаив штыки в тени.
И совсем свои ребята
Сразу – будто не они,

Сразу будто не похожи
На своих, на тех ребят:
Как-то все дружней и строже,
Как-то все тебе дороже
И родней, чем час назад.

Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград!
Твой город бессмертный над синей Невой...
Твой город, твой воин, твой сын боевой.

Громящий без отдыха злую орду…
«Я твой часовой и с поста не сойду».
Вот так говорит он, и доля его
Везде утверждает свое торжество!

Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград.
Сильна его воля, остер его взгляд,
Над ним боевые знамена шумят.

«Я в битве и славу твою берегу,
И я никогда не поддамся врагу!»
Вот так говорит он, гранитный, стальной
Ключ к сердцу России, любимый, родной.

Слушай, страна, говорит Ленинград!
Сквозь гром всех сражений и гул канонад,
Сквозь все пулеметные ливни косые,
Величия полон и славы России.

«Ты знаешь меня, положись и надейся»,
Вот так говорит он наш город гвардейский.

Носите ордена!
Они вам за Победу,
За раны ваши честные
Даны.
Носите ордена,
В них теплятся
рассветы,
Что отстояли вы
В окопах той войны.

Носите ордена,
Вы можете гордиться:
Над сорок первым
Мощь ракет встает.

Носите ордена.
В них,
как живые,
лица
Солдат,
Что крепко спят
В земле
который год...

Носите ордена
И в праздники,
И в будни,
На строгих кителях
И модных пиджаках.

Носите ордена,
Чтоб видели вас люди,
Вас,
Вынесших войну
На собственных плечах...

Всяко жил – и горестно и весело.
Правил челн в широкий мах весла.
Жизнь меня и счастьем не обвесила,
И печалями не обнесла.

Но за всеми памятными датами
Видится главнейшая, одна –
День, когда нас сделала солдатами
В смертный бой идущая страна.

Воевали хорошо ли, плохо ли –
Пусть потомки спорят горячо.
Но какую силищу разгрохали,
Развернувшись в полное плечо.

Отдымили старые пожарища,
Отстреляли старые форты.
И давным-давно мои товарищи
В благородной бронзе отлиты.

Смотрят вдаль с тревогою и верою
С городских и сельских площадей.
И летят над ними тучи серые
Рериховской стаей лебедей...

Всяко жил – и горестно и весело,
Ветеран стрелкового полка.
Жизнь не очень густо занавесила
Орденами лацкан пиджака.

Но когда немалый путь итожится,
Я твержу, как заповедь, слова:
Русь жива,
Все прочее приложится!
Главное, солдаты, Русь жива!

Такое Площадь знала лишь однажды,
однажды только видела Земля:
солдаты волокли знамена вражьи,
чтоб бросить их к подножию Кремля.

Они, свисая, пыль мели с брусчатки.
А воины, в сиянии погон,
Все били, били в черные их складки
надраенным кирзовым сапогом.

Молчала Площадь. Только барабаны
гремели. И еще – шаги, шаги…
Вот что такое «русские Иваны» –
взгляните и запомните, враги!

Вы в них стреляли?
Да, вы в них стреляли!
И жгли в печах?
Да, вы их жгли в печах!
Да только зря: они не умирали,
лишь молний прибавлялось в их очах!

«Направо!» – и с размаху о брусчатку
и свастику, и хищного орла.
Вот так! России бросили перчатку –
Россия ту перчатку подняла!

И видели, кто был в тот день в столице,
На Площади: она, лицом строга,
подняв венец и меч зажав в деснице,
прошла по стягам брошенным врага!

Мяли танки теплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,
Как лежала девочка без ног,
Как не стало на земле дорог.

Но тогда на жадного врага
Ополчились нивы и луга,
Разъярился даже горицвет,
Дерево и то стреляло вслед,

Ночью партизанили кусты
И взлетали, как щепа, мосты,
Шли с погоста деды и отцы,
Пули подавали мертвецы,

И, косматые, как облака,
Врукопашную пошли века.
Шли солдаты бить и перебить,
Как ходили прежде молотить.

Смерть предстала им не в высоте,
А в крестьянской древней простоте,
Та, что пригорюнилась, как мать,
Та, которой нам не миновать.

Затвердело сердце у земли,
А солдаты шли, и шли, и шли,
Шла Урала темная руда,
Шли, гремя, железные стада,
Шел Смоленщины дремучий бор,
Шел глухой, зазубренный топор,
Шли пустые, тусклые поля,
Шла большая русская земля.

Ты слышишь ли? Живой и влажный ветер
в садах играет, ветки шевеля!
Ты помнишь ли, что есть еще на свете
земной простор, дороги и поля?

Мне в городе, годами осажденном,
в том городе, откуда нет путей,
все видится простор освобожденный
в бескрайней, дикой, русской красоте.

Мне в городе, где нет зверей домашних,
ни голубей, – хотя б в одном окне, –
мерещатся грачи на рыжих пашнях
и дед Мазай с зайчатами в челне.

Мне в городе, где нет огней вечерних,
где только в мертвой комнате окно
порою вспыхнет, не затемнено,
а окна у живых – чернее черни, –
так нужно знать, что все, как прежде, живо,
что где-то в глубине родной страны
все те же зори, журавли, разливы,
и даже города освещены;

так нужно знать, что все опять вернется
оттуда, из глубин, сюда, где тьма, –
что я, наверно, не смогла б бороться,
когда б не знала этого сама!

Машенька, связистка, умирала
На руках беспомощных моих.
А в окопе пахло снегом талым,
И налет артиллерийский стих.

Из санроты не было повозки,
Чью-то мать наш фельдшер величал.
…О, погон измятые полоски
На худых девчоночьих плечах!

И лицо – родное, восковое,
Под чалмой намокшего бинта!..
Прошипел снаряд над головою,
Черный столб взметнулся у куста…

Девочка в шинели уходила
От войны, от жизни, от меня.
Снова рыть в безмолвии могилу,
Комьями замерзшими звеня…

Подожди меня немного, Маша!
Мне ведь тоже уцелеть навряд…
Поклялась тогда я дружбой нашей:
Если только возвращусь назад,
Если это совершится чудо,
То до смерти, до последних дней,
Стану я всегда, везде и всюду
Болью строк напоминать о ней –
Девочке, что тихо умирала
На руках беспомощных моих.

И запахнет фронтом – снегом талым,
Кровью и пожарами мой стих.
Только мы – однополчане павших,
Их, безмолвных, воскресить вольны.
Я не дам тебе исчезнуть, Маша, –
Песней возвратишься ты с войны!

Не вели, старшина, чтоб была тишина.
Старшине не все подчиняется.
Эту грустную песню придумала война…
Через час штыковой начинается.

Земля моя, жизнь моя, свет мой в окне…
На горе врагу улыбнусь я в огне.
Я буду улыбаться, черт меня возьми,
в самом пекле рукопашной возни.

Пусть хоть жизнь свою укорачивая,
я пойду напрямик
в пулеметное поколачиванье,
в предсмертный крик.

А если, на шаг всего опередив,
достанет меня пуля какая-нибудь,
сложите мои кулаки на груди
и улыбку мою положите на грудь.

Чтоб видели враги мои и знали бы впредь,
как счастлив я за землю мою умереть!

…А пока в атаку не сигналила медь,
не мешай, старшина, эту песню допеть.
Пусть хоть что судьбой напророчится:
хоть славная смерть,
хоть геройская смерть –
умирать все равно, брат, не хочется.

Мы сидим, пехотные ребята.
Позади – разрушенная хата.
Медленно война уходит вспять.
Старшина нам разрешает спать.

И тогда (откуда – неизвестно,
Или голод мой тому виной),
Словно одинокая невеста,
Выросла она передо мной.

Я киваю головой соседям:
На сто ртов одна морковь – пустяк…
Спим мы или бредим? Спим иль бредим?
Веточки ли в пламени хрустят?

…Кровь густая капает из свеклы,
Лук срывает бренный свой наряд,
Десять пальцев, словно десять свёкров,
Над одной морковинкой стоят…

Впрочем, ничего мы не варили,
Свекла не алела, лук не пах.
Мы морковь по-братски разделили,
И она хрустела на зубах.

Шла война, и кровь текла рекою.
В грозной битве рота полегла.
О природа, ты ж одной морковью
Словно мать насытить нас смогла!

И наверно, уцелела б рота,
Если б в тот последний грозный час
Ты одной любовью, о природа,
Словно мать насытила бы нас!

На лице твоём смертный покой.
Мы запомним тебя не такой,
Мы запомним тебя смуглолицей,
Смелой девушкой с сердцем бойца.

Ты недавно была ученицей,
Поджидала подруг у крыльца.

Избивали фашисты и мучали,
Выгоняли босой на мороз.
Были руки верёвками скручены.
Пять часов продолжался допрос.

На лице твоём шрамы и ссадины,
Но молчанье ответом врагу…
Деревянный помост с перекладиной,
Ты босая стоишь на снегу.

Нет, не плачут седые колхозники,
Утирая руками глаза, –
Это просто с мороза, на воздухе
Стариков прошибает слеза.

Юный голос звучит над пожарищем,
Над молчаньем морозного дня:
– Умирать мне не страшно, товарищи,
Мой народ отомстит за меня!

Юный голос звучит над пожарищем,
Юный голос звенит на ветру:
– Умирать мне не страшно, товарищи,
Я горда, что с победой умру.

На лице твоём смертный покой,
Мы запомним тебя не такой!

Холод войны немилосерд и точен.
Ей равнодушия не занимать.

…Пятеро голодных сыновей и дочек
и одна отчаянная мать.

И каждый из нас глядел в оба,
как по синей клеенке стола
случайная одинокая вобла
к земле обетованной плыла,
как мама руками теплыми
за голову воблу брала,
к телу гордому ее прикасалась,
раздевала ее догола…

Ах, какой красавицей вобла казалась!
Ах, какою крошечной вобла была!
Она клала на плаху буйную голову,
и летели из-под руки
навстречу нашему голоду
чешуи пахучие медяки.
А когда-то кружек звон, как звон наковален,
как колоколов перелив…
Знатоки ее по пивным смаковали,
королевою снеди пивной нарекли.

…Пятеро голодных сыновей и дочек.
Удар ножа горяч как огонь.
Вобла ложилась кусочек в кусочек –
по сухому кусочку в сухую ладонь.
Нас покачивало военным ветром,
и, наверное, потому
плыла по клеенке счастливая жертва
навстречу спасению моему.

Он в села входит,
Как чума,
Как смерть сама,
Как мор.
Как зверь, врывается в дома,
И сходят девушки с ума,
Не в силах смыть позор.

Он вырывает языки,
Пытая стариков.
Он хочет всех зажать в тиски
И всем до гробовой доски
Надеть ярмо оков.

Нет! Нет! Вовеки не бывать
Хозяином ему.
Он может жечь и убивать,
Душить людей в дыму, –
Но никогда такой народ,
Как русский наш народ,
Не упадет, и не умрет,
И в рабство не пойдет!

Мы отомстим за каждый дом,
Который он поджег.
Мы, как один, клянемся в том,
Что близок мести срок.

Не может ворон быть орлом
И выше всех летать,
Не может он своим крылом
До наших звезд достать!

Не может черная змея
Обвить страну мою!
Штык занеси, страна моя,
И приколи змею!

Джазисты уходили в ополченье,
цивильного не скинув облаченья.
Тромбонов и чечеток короли
в солдаты необученные шли.

Кларнетов принцы, словно принцы крови,
магистры саксофонов шли,
и, кроме,
шли барабанных палок колдуны
скрипучими подмостками войны.

На смену всем оставленным заботам
единственная зрела впереди,
и скрипачи ложились к пулеметам,
и пулеметы бились на груди.

Но что поделать, что поделать, если
атаки были в моде, а не песни?
Кто мог тогда их мужество учесть,
когда им гибнуть выпадала честь?

Едва затихли первые сраженья,
они рядком лежали. Без движенья.
В костюмах предвоенного шитья,
как будто притворяясь и шутя.

Редели их ряды и убывали.
Их убивали, их позабывали.
И все-таки под музыку Земли
их в поминанье светлое внесли,

когда на пятачке земного шара
под майский марш, торжественный такой,
отбила каблуки, танцуя, пара
за упокой их душ.
За упокой.

Ты войди в теплицу –
Там июльский зной.
Распустились розы,
Как в Крыму весной,
Расцвели глицинии
И фиалки синие.

Пусть тебе расскажет
Старый садовод,
Как осколки сыпались
На стеклянный свод,
Как звенела, падая,
Хрупкая броня…

Нежные цикламены
Вынес он из пламени,
Пальму опалённую
Вынес из огня.

Пусть тебе расскажет
Садовод-старик,
Как он спас от холода
Звёздочки гвоздик…

Стёкла были выбиты,
Им грозил мороз, –
Одеяло тёплое
Из дому принёс.

Ты войди в теплицу –
Там увидишь ты,
Что для Дня Победы
Он сберёг цветы:

Нежные цикламены,
Белую сирень, –
Чтоб цветами встретили
Мы великий день.

Сто раненых она спасла одна
И вынесла из огневого шквала,
Водою напоила их она
И раны их сама забинтовала.

Под ливнем раскаленного свинца
Она ползла, ползла без остановки
И, раненого подобрав бойца,
Не забывала о его винтовке.

Но вот в сто первый раз, в последний раз
Ее сразил осколок мины лютой…
Склонился шелк знамен в печальный час,
И кровь ее пылала в них как будто.

Вот на носилках девушка лежит.
Играет ветер прядкой золотистой.
Как облачко, что солнце скрыть спешит,
Ресницы затенили взор лучистый.

Спокойная улыбка на ее
Губах, изогнуты спокойно брови.
Она как будто впала в забытье,
Беседу оборвав на полуслове.

Сто жизней молодая жизнь зажгла
И вдруг сама погасла в час кровавый.
Но сто сердец на славные дела
Ее посмертной вдохновятся славой.

Погасла, не успев расцвесть, весна.
Но, как заря рождает день, сгорая,
Врагу погибель принеся, она
Бессмертною осталась, умирая.

Города горят. У тех обид
Тонны бомб, чтоб истолочь гранит.
По дорогам, по мостам, в крови,
Проползают ночью муравьи,
И летит, летит, летит щепа –
Липы, ружья, руки, черепа.

От полей исходит трупный дух.
Псы не лают, и молчит петух,
Только говорит про мертвый кров
Рев больных, недоеных коров.

Умирает голубая ель
И олива розовых земель,
И родства не помнящий лишай
Научился говорить «прощай»,
И на ста языках человек,
Умирая, проклинает век.

… Будет день, и прорастет она –
Из костей, как всходят семена, –
От сетей, где севера треска,
До Сахары праздного песка,
Всколосятся руки и штыки,
Зашагают мертвые полки,
Зашагают ноги без сапог,
Зашагают сапоги без ног,
Зашагают горя города,
Выплывут утопшие суда,
И на вахту встанет без часов
Тень товарища и облаков.

Вспомнит старое крапивы злость,
Соком ярости нальется гроздь,
Кровь проступит сквозь земли тоску,
Кинется к разбитому древку,
И труба поведает, крича,
Сны затравленного трубача.

Давно в бою расчеты огневые.
Гудит земля, встревожена войной.
Идут на фронт подруги боевые,
И позади остался дом родной.

Полки врагов нарушили границы,
И над страной кружится воронье.
Мы как один должны сейчас сплотиться
И отстоять Отечество свое.

Родная армия послала за тобою
И назвала военною сестрой.
Спешите, девушки:
На грозном поле боя
Красноармеец ранен молодой.

Над ним летят испуганные птицы,
Он слышит грохот наших батарей,
Ты подползи, и дай ему напиться,
И в ближний тыл доставь его скорей.

Он не жалел ни крови и ни жизни,
Не отступал под натиском свинца.
И ты должна вернуть его Отчизне:
Как сына – матери, как армии – бойца.

Склонись над ним, ночей недосыпая.
Его тебе доверил твой народ.
И сделай все, подруга фронтовая,
Чтоб в строй бойцов вернулся патриот.

Родная армия послала за тобою
И назвала военною сестрой.
Спешите, девушки:
На грозном поле боя
Красноармеец ранен молодой.

Я не хочу, чтоб все, что было свято
И предками для нас сохранено,
Вдруг оказалось взорвано и смято
И на кострах фашистских сожжено.

Я не хочу, чтоб хлеб моих колхозов,
Мной собранный, немецкий барин ел.
Чтоб день и ночь в немецких паровозах
Добытый мною уголь мой горел.

Чтоб к нефти моего Азербайджана
Нефтепровод немецкий провели,
И набивали золотом карманы
Германские тузы и короли.

Я не хочу, чтоб маленького сына,
Единственного сына моего,
Какой-нибудь помещик из Берлина
В моей России вдруг лишил всего.

Чтоб мальчик мой, как я, такой же русский,
Рос, русского не зная языка,
Под палкою рабовладельцев прусских,
Приехавших в мой Псков издалека.

Вот почему на Волге, на Кубани
С оружьем, преграждая путь врагу,
До моего последнего дыханья
Я буду драться так, как я могу!

Я буду бить врага везде, повсюду,
Честь воина в боях не посрамлю!
Бесстрашным буду! Беспощадным буду!
Остановлю врага и разгромлю!

Да будет свет – веселый, яркий –
В наш первый вечер торжества!
Открыла площади и парки
Незатемненная Москва.

Перекликаются в беседе
Московской улицы огни.
Один другому о победе
Сигнализируют они.

Но пусть опять над Спасской башней
Огнем наполнилась звезда, –
Вчерашней ночи, тьмы вчерашней
Мы не забудем никогда.

Да будет вечной та минута,
Когда во тьме сверкал нам свет
Двадцатикратного салюта –
Сиянье залпов и ракет.

Весной, и летом, и в морозы
Взлетал фонтаном фейерверк.
В нем были ялтинские розы,
И венский парк, и Кенигсберг.

Мы будем помнить эти годы,
Когда, охваченные тьмой,
Шли осторожно пешеходы
По нашей улице немой,

Когда столица провожала
Бойцов на фронт, а семьи в тыл,
И от незримого вокзала,
Неслышно поезд отходил.

Так мы работали и жили,
И этой зоркой темнотой
Мы наше право заслужили
На свет победно-золотой.

«В шинельке, перешитой по фигуре,
Она прошла сквозь фронтовые бури…» –
Читаю и становится смешно:
В те дни фигурками блистали лишь в кино,
Да в повестях, простите, тыловых,
Да кое-где в штабах прифронтовых.

Но по-другому было на войне –
Не в третьем эшелоне, а в огне.
…С рассветом танки отбивать опять,
Ну, а пока дана команда спать.
Сырой окоп – солдатская постель,
А одеяло – волглая шинель.

Укрылся, как положено, солдат:
Пола шинели – под, пола шинели – над.
Куда уж тут её перешивать!
С рассветом танки ринутся опять,
А после (если не сыра земля!) –
Санрота, медсанбат, госпиталя…

Едва наркоза отойдёт туман,
Приходят мысли побольнее ран:
«Лежишь, а там тяжёлые бои,
Там падают товарищи твои…»
И вот опять бредёшь ты с вещмешком,
Брезентовым стянувшись ремешком.

Шинель до пят, обрита голова –
До красоты ли тут, до щегольства?
Опять окоп – солдатская постель,
А одеяло – волглая шинель.
Куда её перешивать? Смешно!
Передний край, простите, не кино…