Длинные стихи о войне

Уснул, мое сокровище,
Не встанет ото сна.
Не выветрилась кровь еще,
Земля еще красна.

И новая трава еще
над ним не проросла.
И рядом спят товарищи,
не встанут ото сна.

И птицы поднебесные,
Когда на юг летят,
Могилы эти тесные
В полете разглядят.

И земляки солдатские,
Когда в поля пойдут,
Могилы эти братские
Не вспашут, обойдут.

Ветрами чисто метены,
Без памятных камней,
Хранит земля отметины
Погибших сыновей.

И если чудо сбудется
В далекие года,
Война людьми забудется,
Землею – никогда!

Ах, война, что ж ты сделала, подлая:
Стали тихими наши дворы,
Наши мальчики головы подняли –
Повзрослели они до поры,
На пороге едва помаячили
и ушли, за солдатом – солдат…
До свидания, мальчики!
Мальчики,
Постарайтесь вернуться назад.
Нет, не прячьтесь вы, будьте высокими,
Не жалейте ни пуль, ни гранат
И себя не щадите, и все-таки
Постарайтесь вернуться назад.
Ах, война, что ж ты, подлая, сделала:
вместо свадеб – разлуки и дым,
Наши девочки платьица белые
Раздарили сестренкам своим.
Сапоги – ну куда от них денешься?
Да зеленые крылья погон…
Вы наплюйте на сплетников, девочки.
Мы сведем с ними счеты потом.
Пусть болтают, что верить вам не во что,
Что идете войной наугад…
До свидания, девочки!
Девочки,
Постарайтесь вернуться назад.

Когда окончилась война,
Цвели сады и птицы пели,
И, словно белая волна,
Мели вишнёвые метели.

А в домике молилась мать,
Просила Господа о сыне…
И не хотела принимать,
Что без вести сыночек сгинул…

В молитвах мать войну кляла,
Шептала имя сына тихо…
Она бы сердце отдала –
Так было ей сегодня лихо.

Зашла соседка и стоит,
Прижавшись к стенке виновато,
А за окном весна звенит,
Как гимн погибшему солдату.

Салют разрезал небосвод,
Земля спасённая рыдала.
Победу праздновал народ,
А мать сыночка поминала…

Так будь же проклята, война!
Любая, что ещё грохочет,
Моя родимая страна,
Как мать, покоя детям хочет!

На фотографии в газете
Нечетко изображены
Бойцы, еще почти что дети,
Герои мировой войны.

Они снимались перед боем –
В обнимку четверо у рва.
И было небо голубое,
Была зеленая трава.

Никто не знает их фамилий,
О них ни песен нет, ни книг.
Здесь чей-то сын и чей-то милый,
И чей-то первый ученик.

Они легли на поле боя,
Жить начинавшие едва,
И было небо голубое,
Была зеленая трава.

Забыть тот горький год неблизкий
Мы никогда бы не смогли,
По всей России обелиски,
Как души, рвутся из земли.

...Они прикрыли жизнь собою,
Жить начинавшие едва,
Чтоб было небо голубое,
Была зеленая трава.

Чёрное дуло блокадной ночи.
Холодно,
холодно,
холодно очень.

Вставлена вместо стекла
картонка.
Вместо соседнего дома –
воронка.

Поздно.
А мамы всё нет отчего-то.
Еле живая ушла на работу.
Есть очень хочется.

Страшно.
Темно.
Умер братишка мой.
Утром.

Давно
вышла вода.
Не дойти до реки.
Очень устал.

Сил уже никаких.
Ниточка жизни натянута тонко.
А на столе –
на отца похоронка.

Насилье родит насилье,
и ложь умножает ложь;
когда нас берут за горло,
естественно взяться за нож.

Но нож объявлять святыней
и, вглядываясь в лезвие,
начать находить отныне
лишь в нем отраженье свое, –

Нет, этого я не сумею,
и этого я не смогу:
от ярости онемею,
но в ярости не солгу!

Убийство зовет убийство,
но нечего утверждать,
что резаться и рубиться –
великая благодать.

У всех, увлеченных боем,
надежда горит в любом:
мы руки от крови отмоем,
и грязь с лица отскребем,

И станем людьми, как прежде,
не в ярости до кости!
И этой одной надежде
на смертный рубеж вести.

Ты наша. Ты каждый наш дом
Лучами своими греешь.
Добытая тяжким трудом,
Ты с нами живёшь и стареешь.

Не надо, Победа, не старься,
Будь вечно, как май, молодою,
И с памятью не расставайся –
С хорошею и плохою.

Ты нас оставляла порою
Один на один с бедой
Морозною русской зимою,
Под самой столицей – Москвой.

Ты помнишь и Вязьму, и Стрельню,
Блокадных детей Ленинграда,
Победную ласточку Ельни
И сводки боёв Сталинграда.

Какой же досталась ты болью,
Безмерной народной любовью,
И молотом, и сохою,
И огненной Курской дугою…

Победа. Святая святых.
Ты светлая наша духовность
Для старых и молодых.
Ты слава России и гордость.

Стелются черные тучи,
Молнии в небе снуют.
В облаке пыли летучей
Трубы тревогу поют.

С бандой фашистов сразиться
Смелых Отчизна зовет.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.

Ринулись ввысь самолеты,
Двинулся танковый строй.
С песней пехотные роты
Вышли за Родину в бой.

Песня – крылатая птица –
Смелых скликает в поход.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.

Славой бессмертной покроем
В битвах свои имена.
Только отважным героям
Радость победы дана.

Смелый к победе стремится,
Смелым дорога вперед.
Смелого пуля боится,
Смелого штык не берет.

Мы понимаем, что когда-то
Придут совсем другие даты.
Не будет больше ветеранов.
Их не останется в живых.

Ни рядовых, ни офицеров,
Ни покалеченных, ни целых,
Ни благородных генералов,
Ни бывших зеков рот штрафных.

Кто им потом придет на смену?
Кого придется звать на сцену,
Чтоб окружить своей заботой,
Когда нагрянет юбилей?

Подряд уходят ветераны.
Им обдувает ветер раны,
Их ордена лежат забыты,
А имена горят сильней.

А, может, это всё логично?
Но очень больно, если лично
Ты с этим связан был и даже
Не понимал тогда всего.

Мне раньше искренне казалось,
Что папе много жить осталось,
Но уж который День Победы
Мы отмечаем без него.

Она пришла перед рассветом,
еще пропахшая войной,
в шинель солдатскую одета,
с нехитрой кладью за спиной.
Стояла.
Молча улыбалась.
Сны наши чутко берегла.
Осматривалась. Обвыкалась.
Включалась в мирные дела.

И мы почувствовали это.
И перехватывало дух,
каким весенним чистым светом
земля откликнулась вокруг.
А небо стало синим-синим,
ни тучки-облачка вдали,
как будто вдовы всей России
глаза оттаяли свои.

Уже смеялись, целовались,
на площадь шли со всех сторон,
а гостья так и не решалась
мальчишеский тревожить сон.
Но зайчик солнечный метнулся
из-за оконного стекла,
и я проснулся.
Улыбнулся.
И я спросил ее:
– Пришла?

Хотят ли русские войны?
Спросите вы у тишины
над ширью пашен и полей
и у берез и тополей.

Спросите вы у тех солдат,
что под березами лежат,
и пусть вам скажут их сыны,
хотят ли русские войны.

Не только за свою страну
солдаты гибли в ту войну,
а чтобы люди всей земли
спокойно видеть сны могли.

Под шелест листьев и афиш
ты спишь, Нью-Йорк, ты спишь, Париж.
Пусть вам ответят ваши сны,
хотят ли русские войны.

Да, мы умеем воевать,
но не хотим, чтобы опять
солдаты падали в бою
на землю грустную свою.

Спросите вы у матерей,
спросите у жены моей,
и вы тогда понять должны,
хотят ли русские войны.

Задохнулись канонады,
В мире тишина,
На большой земле однажды
Кончилась война.

Будем жить, встречать рассветы,
Верить и любить.
Только не забыть бы это,
Не забыть бы это,
Лишь бы не забыть!
Как всходило солнце в гари
И кружилась мгла,
А в реке меж берегами
Кровь-вода текла.

Были черными березы,
Долгими года.
Были выплаканы слезы,
Выплаканы слезы,
Жаль, не навсегда.
Задохнулись канонады,
В мире тишина,
На большой земле однажды
Кончилась война.

Будем жить, встречать рассветы,
Верить и любить.
Только не забыть бы это,
Не забыть бы это,
Лишь бы не забыть!

Без малого четыре года
Гремела грозная война.
И снова русская природа
Живого трепета полна.

Там, где мы брали кровью, с бою
Противотанковые рвы,
Цветы, обрызганы росою,
Встают качаясь из травы.

Где ночь от ярких молний слепла,
Кипела в заводях вода,
Из камня, щебня и из пепла
Встают родные города.

И вот дорогою обратной,
Не покоряемый вовек,
Идёт, свершивши подвиг ратный,
Великий русский человек.

Он сделал всё.
Он тих и скромен.
Он мир от чёрной смерти спас.

И мир прекрасен и огромен,
Его приветствует сейчас.
А сзади тёмные могилы
Врагов на дальнем берегу –
О нашей доблести и силе
Напоминание врагу.

Что мы знаем о войне?! – Немного…
По рассказам бабушек и мам
Знаем, что надежда и тревога
Об руку ходили по домам.

Слухи зависали, как знамена.
Дымом застилался горизонт.
Многоверстный и многоименный
Жаждал крови ненасытный фронт.

А из тыла за волной волна
Шла латать верховные промашки:
Всасывала мальчиков война –
И выплевывала мертвые бумажки.

Каждый шаг – к победе ли, к беде, –
Сводки измеряли расстоянием.
Даже самый распобедный день
Был кому-то вечным расставанием.

Годы возвращающий экран,
Очевидцев честные романы –
Все равно останутся обманом:
Ссадины не заменяют ран.

Только изредка за толщей дней
Вдруг всплеснёт сирены голос лютый,
Замирая криками детей –
И застынет сердце на минуту…

Вернулся я! Встречай, любовь моя!
Порадуйся, пускай безногий я:
Перед врагом колен не преклонял,
Он ногу мне за это оторвал.

Ударил миной, наземь повалил.
– Ты поклонился! – враг торжествовал.
Но тотчас дикий страх его сковал:
Я без ноги поднялся и стоял.

За кровь мою разгневалась земля.
Вокруг в слезах склонились тополя.
И мать-земля упасть мне не дала,
А под руку взяла и повела.

И раненый любой из нас – таков:
Один против пятнадцати врагов.
Пусть этот без руки, тот – без ноги,
Наш дух не сломят подлые враги.

Сто ног бы отдал, а родной земли
И полвершка не отдал бы врагу.
Ценою рабства ноги сохранить?!
Как ими по земле ходить смогу?

Вернулся я!.. Встречай, любовь моя!
Не огорчайся, что безногий я,
Зато чисты душа моя и честь.
А человек – не в этом ли он весь?

Цепи каменного мешка
Пусть твоя разорвет рука!
А не сможешь, так смерть предстанет –
Ведь она здесь всегда близка!

Положили тебя в мешок,
Завязали под злой смешок.
Ставят в очередь твое тело,
Чтоб смолоть его в порошок.

Мелет мельница жизнь людей –
Громоздятся мешки костей.
Жернова ее из железа,
С каждым днем они все лютей.

Мельник злится, от крови пьян:
Не мука – кровь течет из ран.
Жадно пьет ее клоп проклятый –
Бесноватый, слепой тиран.

Пусть умолкнет мельницы рев!
Пусть не вертит сила ветров
Крылья черные! Пусть не льется
Дорогая родине кровь!

Развяжите горы мешков!
Раздавите дом пауков!
Развалите мельницу пыток
Остриями гневных штыков!

По-разному зовутся дети, –
Нас очень много на планете...
Есть Вани, Гансы, Джоны, –
Детей повсюду миллионы!

По-разному зовутся дети,
Для нас – всё лучшее на свете!
Нужны нам яркие игрушки –
И Буратино, и Петрушки.

Нужны нам книжки, песни, пляски
И увлекательные сказки.
Бассейны, горки, турники,
Сады, фонтаны, цветники.

Пусть всюду светлый детский сад
Встречает радостно ребят,
Пусть всем везде хватает школ,
Чтоб каждый утром в школу шёл!

Хотим мы вырасти врачами,
Строителями, скрипачами,
Учителями, и артистами,
И лётчиками, и связистами!

Хотим под мирным небом жить,
И радоваться, и дружить,
Хотим, чтоб всюду на планете
Войны совсем не знали дети!

Не убежать и не уехать
От горькой памяти моей.
Войны не затихает эхо
В сердцах людей!..

И каждый раз в начале мая
Нас ждет священный ритуал –
Всех тех с поклоном вспоминая,
Кто воевал…

Красивых поседевших женщин,
Мужчин, бодрящихся сейчас.
Вас с каждым годом меньше, меньше…
Простите нас…

Чтоб были памяти достойны,
Чтоб жить, не чувствуя вины,
Давай не забывать про войны,
Про боль войны…

И то, что боль не затихает,
И эхом бьет в сердца людей,
Понять истоки помогает
Страны своей…

И ритуал в начале мая,
Парад Победы тут и там,
О прошлом помнить помогая,
Он нужен нам…

А мой дед не пришел с войны,
И могилы его – нет…
Так всю жизнь и живем одни,
И не можем найти след.

Неизвестно, в какой стране
Завершился его путь?
Нам хватило бы знать, вполне –
Дату, место, хоть что-нибудь…

Уходя, обещал: «Вернусь».
И жене говорил, и всем.
И живет в моем сердце грусть,
Что не знал я его совсем.

Он на фото тех лет – не дед,
А еще молодой такой.
И военный кровавый цвет
Не пролился – на голубой.

Я хотел бы попасть туда –
В тот последний и страшный бой.
Пролететь через все года.
И его заслонить собой.

И кричу я ему: «Беда!
Осторожнее, слышишь, дед?»
Но уходит он в никуда…
В пустоту…И могилы – нет…

Прошла война, прошла страда,
Но боль взывает к людям:
Давайте, люди, никогда
Об этом не забудем.

Пусть память верную о ней
Хранят, об этой муке,
И дети нынешних детей,
И наших внуков внуки.

Пускай всегда годину ту
На память нам приводит
И первый снег, и рожь в цвету,
Когда под ветром ходит.

И каждый дом и каждый сад
В ряду – большой и малый.
И дня восход и дня закат
Над тёмным лесом – алый.

Пускай во всём, чем жизнь полна,
Во всём, что сердцу мило,
Нам будет памятка дана
О том, что в мире было.

Затем, чтоб этого забыть
Не смели поколенья.
Затем, чтоб нам счастливей быть,
А счастье – не забвенье!

Что там третья мировая?
Продолжается вторая.
Ежедневно в каждом доме
отголоски давних дней.

Её ставят режиссёры,
гримируются актёры,
Вновь на всех телеэкранах
что-то новое о ней.

Не она одна за нами,
а число с семью нулями,
Где лицо войны дробится
в бесконечных зеркалах.

Всё расскажут очевидцы.
Все заполнятся страницы,
Умножая смерть на память,
жизнь на случай,
боль на страх.

Это не четыре года,
а эпоха без исхода,
И пока я жив, все вести –
о моих и обо мне.

Вечно почта полевая –
в сердце точка болевая,
Комом в горле чье-то горе,
строчка песни о войне.

Не забывайте о войне.
Cвоим потомкам передайте
Как гибли прадеды в огне,
Вы подвиг предков не предайте.

Не забывайте обелиски
На месте подвигов былых.
Пускай война уже не близко,
Вы, всё же, помните о них.

Не забывайте, в праздный час,
О тех, кто на войне остался.
Гордитесь теми, кто за Вас
В последний, смертный, бой поднялся.

Не забывайте никогда
Заплаченную ими цену.
Храните в памяти, тогда
Не обесцените победу.

Пусть шепчут в спину Вам враги:
– Забудьте след былых времен…
Но прошлый опыт говорит:
– Забыл победу – побежден!

Не забывайте о войне.
Держите флаг победы выше.
Наказывает жизнь вдвойне
Победу и беду забывших.

Поля, холмы, лощины темно-синие
И перелески легкою волной,
Но через все – невидимая линия,
Неслышная идет передо мной.

От Ладоги вы всю ее пройдете,
Она к заливу прямо приведет,
На старой карте вы ее найдете,
С пометкой грозной – сорок первый год.

Та линия еще сегодня дышит,
Она по сердцу вашему идет,
Она листву вот этих рощ колышет
И в новый дом подчеркивает вход.

Возможно, поколеньям близким
Не так, как будущим, она видна,
Хоть кое-где гранитным обелиском
И надписью помечена она.

Но кажется, она еще дымится
И молнии пронизывают мрак, –
На ней – на этой огненной границе –
Отброшен был и остановлен враг.

Заговорила роща на откосе,
Прислушайся, о чем шумит она,
Как будто ветер, набежав, приносит
Бесчисленных героев имена!

Сгоревшие хаты, пустые сады,
Несжатые полосы хлеба.
Глазницы воронок зрачками воды
Уставились в мутное небо.

В разбитой часовенке ветер гудит,
Пройдя амбразуры и ниши,
И с хрустом губами листы шевелит
В изжеванной временем крыше.

Все рыжий огонь пролизал, истребил,
И вид пепелища ужасен.
Лишь дождь перевязкой воды исцелил
Осколком пораненный ясень.

К нему прислонился промокший солдат.
Вокруг ни плетня, ни строенья…
Не выскажешь словом, как тяжек возврат
К останкам родного селенья!

Нет сил, чтоб спокойно на это смотреть.
Такое любого расстроит.
Солдат же вернулся сюда не жалеть, –
Пришел он, чтоб заново строить!

Когда бы я ни вспомнил о войне
Под золотым сияньем на знамёнах,
Они всегда со мною и во мне,
Те дорогие двадцать миллионов.

Могу забыть огня жестокий шквал,
Полярных вахт железную остуду,
Но их я никогда не забывал
И никогда – до смерти – не забуду.

Что жизнь и смерть моя – всего одна,
И то мне счастье – я Победу встретил,
А двадцать миллионов – как страна:
Сейчас была – и нет её на свете!

Но внуки внуков, предков чтя своих,
Промолвят, встав как будто рядом с ними:
«Они средь нас. Мы числим их в живых.
В живущих числим их – вечно живыми».

И пусть идут, и пусть бегут года,
Но за четыре – кровью обагрённых,
Не меньше в час борьбы и в час труда,
А больше нас. На двадцать миллионов.

А было все не так давно!
В хозяйстве даже нет обмылка,
Опять зашторено окно,
И на столе дрожит коптилка.

И «юнкерсы» не первый год
Крестами черными на небе,
И на растопку вновь идет
Отполированная мебель.

Соседка не встает с утра.
От горя выживет едва ли:
Ей похоронную вчера,
Уж третью, кажется,
Прислали.

Мать, видя, как я вдруг ослаб,
Косому спекулянту Глебу
Пальто отцовское снесла
За черствую буханку хлеба.

Но мы не раз
Голодным днем,
Свой шаг вливая в общий топот,
И в стужу шли и под дождем
За город, на рытье окопов.

Киркой орудовали зло
Мальчишки, надрывая жилы.
…Тебе вот слушать тяжело.
А мы всё это пережили.

«Отечественная война» –
Ученый труд, четыре тома...
Уже ни пламени, ни грома:
Таблицы, сводки, имена.

А ты была для нас, война,
Не просто «Битвой под Москвою» –
Бойцом с пробитой головою
В ночном лесу у полотна;

Не просто «Битвой у Днепра» –
Одна пылает в сердце хата,
Одна – я помню – медсестра
Чужими танками распята...

Война была для нас тогда
Не тонким замыслом стратега –
Хрипела смертная беда,
Скрипела беженцев телега...

Где в этих книгах
Смена лиц,
И смертный стон,
И возглас: «Мама!»...
Прямые столбики таблиц,
Косой штриховкой-диаграмма...

Какой-то в памяти разрыв
Все не могу соединить я,
Когда встает Лицо Событья,
Живые лица заслонив...

Фугаски свистели ночами
И взрывов пылали костры.
Гремели бои за плечами
Мальчишек военной поры.

Сирена воздушной тревоги
Врывалась в дома и дворы,
И снились не зря фронтовые дороги
Мальчишкам военной поры.

Свой возраст недаром ругали
Полки тыловой детворы
За то, что в солдаты не брали
Мальчишек военной поры.

У них из-под старых кепчонок
Лихие торчали вихры.
Отцов заменили в цехах закопченных
Мальчишки военной поры.

Зенитки давно замолчали,
Летят чьи-то санки с горы.
Седыми мужчинами стали
Мальчишки военной поры.

Написаны новые книжки,
И звездные манят миры…
Но всё же сегодня играют мальчишки
В мальчишек военной поры!

В сорок пятом, в мае, вопреки уставу
Караульной службы,
Мы салютом личным подтвердили славу
Русского оружья:

Кто палил во тьму небес из пистолета,
Кто из автомата.
На берлинской автостраде было это,
Помните, ребята?

Быстрой трассой в небо уходили пули
И во мгле светились.
И они на землю больше не вернулись,
В звезды превратились.

И поныне мир наполнен красотою
Той весенней ночи.
Горе тем, кто это небо золотое
Сделать черным хочет.

Но стоят на страже люди всей планеты,
И неодолимы
Звезды, что салютом грозным в честь
Победы
Над землей зажгли мы.

Напряженно трудясь день и ночь,
Проверяют себя патриоты:
Чем сумели мы фронту помочь
Славной армии нашей и флоту?

В нашей грозной священной войне
Нет различья меж фронтом и тылом.
То, что делал ты, делай вдвойне,
С неустанным стараньем и пылом.

Сталевар, тракторист, продавец,
Врач и техник, швея и ученый
Каждый нынче народный боец
Общей армии многомильонной.

Все мы, каждый на месте своем,
Побеждать помогаем героям,
Все мы сводку победы куем,
Все могилу для недругов роем.

Как боец, не жалеючи сил,
Будь всегда на-чеку и на месте,
Чтобы труд твой воистину был
Делом доблести, славы и чести.

Каждый день, каждый час, каждый миг
Ты цени, не теряй его даром.
Пусть твой труд помогает, как штык,
Боевым смертоносным ударом.

Тяжелы земли родимой слезы,
Но рукой до радости подать.
Встали наши русские березы
Высоки, их далеко видать.

Встали над сожженными полями,
Под неодолимою звездой,
Встали над полями, над горами,
Над живой и мертвою водой.

Видят, как летят казачьи лавы,
Как блестят на солнце газыри,
Как, гордясь своей и отчей славой,
К Западу идут богатыри.

Вдаль глядят:
Там холм, как бритвой, срезан,
Пулеметы чешут, пушки бьют,
Но трава растет из-под железа,
Соловьи под пулями поют!

Солнце выше! Этою порою
Зримо всё яснее, как с горы...
Видят, над остывшею золою
Лихо заплясали топоры.

Это всюду встала в новой силе,
Как звезда, среди кромешной тьмы,
Встала несказанная Россия
На грозой спаленные холмы...

А мы с тобой, брат, из пехоты,
А летом лучше, чем зимой.
С войной покончили мы счеты…
Бери шинель – пошли домой.

Война нас гнула и косила.
Пришел конец и ей самой.
Четыре года мать без сына…
Бери шинель – пошли домой.

К золе и пеплу наших улиц
Опять, опять, товарищ мой,
Скворцы пропавшие вернулись…
Бери шинель – пошли домой.

А ты с закрытыми очами
Спишь под фанерною звездой.
Вставай, вставай, однополчанин,
Бери шинель – пошли домой.

Что я скажу твоим домашним,
Как встану я перед вдовой?
Неужто клясться днем вчерашним?
Бери шинель – пошли домой.

Мы все – войны шальные дети,
И генерал, и рядовой
Опять весна на белом свете…
Бери шинель – пошли домой.

Был лютый мороз. Молодые солдаты
Любимого друга по полю несли.
Молчали. И долго стучались лопаты
В угрюмое сердце промерзшей земли.

Скажи мне, товарищ. Словами не скажешь,
А были слова – потерял на войне.
Ружейный салют был печален и важен
В холодной, в суровой, в пустой тишине.

Могилу прикрыли, а ночью – в атаку.
Боялись они оглянуться назад.
Но кто там шагает? Друзьями оплакан,
Своих земляков догоняет солдат.

Он вместе с другими бросает гранаты,
А если залягут – он крикнет «ура».
И место ему оставляют солдаты,
Усевшись вокруг золотого костра.

Его не увидеть. Повестку о смерти
Давно получили в далеком краю.
Но разве уступит солдатское сердце
И дружба, рожденная в трудном бою?

Еще утрами черный дым клубится
Над развороченным твоим жильем.
И падает обугленная птица,
Настигнутая бешеным огнем.

Еще ночами белыми нам снятся,
Как вестники потерянной любви,
Живые горы голубых акаций
И в них восторженные соловьи.

Еще война. Но мы упрямо верим,
Что будет день, – мы выпьем боль до дна.
Широкий мир нам вновь раскроет двери,
С рассветом новым встанет тишина.

Последний враг. Последний меткий выстрел.
И первый проблеск утра, как стекло.
Мой милый друг, а все-таки как быстро,
Как быстро наше время протекло.

В воспоминаньях мы тужить не будем,
Зачем туманить грустью ясность дней, –
Свой добрый век мы прожили как люди –
И для людей.

Детство мое военное,
что снегом заметено,
как что-либо сокровенное
помнить всю жизнь дано.

И в суматохе буден,
и в поисках верных слов
они мою память будят,
и память рисует вновь
картины: зима морозная,
и в колкой ее пыли
мы в школу идем по озеру,
а темень – хоть глаз коли.

Нас четверо. Мы ровесники,
и путь нам привычен свой.
Поем для храбрости песни мы,
чтоб волчий не слышать вой, –
глаза их сверкают яростью,
поблескивают клыки.
И мы зажигаем яркие
куски смоляной доски.

Идем, кроме снега белого
нет ничего вокруг.
И факел до кромки берега
не выпускаем из рук.
В класс входим,
нам по четырнадцать,
и скоро войне конец.
Оттаивают чернильницы
у печки под стук сердец.

Никогда не найти таких слов,
Чтобы даже и сотую долю
Описать, как бывал мир суров.
Ошибиться себе не позволю.

Никогда не найти таких слов,
Чтоб на сотую долю достойны
Описанья невзгод и трудов
Тех солдат, что теперь уж покойны.

Никогда не найти точных слов,
Что расскажут о храбрости славной
Тех, кто к бою всегда был готов,
Для кого честь страны была главной.

Никогда не найти таких слов,
Чтобы выразить всё сожаленье
И признательность тем, кто миров
Сохранил равновесие с рвеньем.

Никогда не найти таких слов,
Чтобы выразить всю благодарность
Тем, кто молод, силён и здоров,
Жизнь покинул за мира сохранность.

Никогда не найти таких слов
Для того – как в долгу перед Вами!
Но я знаю – во веки веков
Не забудем Вас! Знайте – мы с нами!

Переправа, переправа!
Берег левый, берег правый,
Снег шершавый, кромка льда…
Кому память, кому слава,
Кому темная вода, –
Ни приметы, ни следа.

Ночью, первым из колонны,
Обломав у края лед,
Погрузился на понтоны
Первый взвод.

Погрузился, оттолкнулся
И пошел. Второй за ним.
Приготовился, пригнулся
Третий следом за вторым.

Как плоты, пошли понтоны,
Громыхнул один, другой
Басовым, железным тоном,
Точно крыша под ногой.

И плывут бойцы куда-то,
Притаив штыки в тени.
И совсем свои ребята
Сразу – будто не они,

Сразу будто не похожи
На своих, на тех ребят:
Как-то все дружней и строже,
Как-то все тебе дороже
И родней, чем час назад.

Мне кажется порою, что солдаты,
С кровавых не пришедшие полей,
Не в землю эту полегли когда-то,
А превратились в белых журавлей.

Они до сей поры с времен тех дальних
Летят и подают нам голоса.
Не потому ль так часто и печально
Мы замолкаем, глядя в небеса?

Сегодня, предвечернею порою,
Я вижу, как в тумане журавли
Летят своим определенным строем,
Как по полям людьми они брели.

Они летят, свершают путь свой длинный
И выкликают чьи-то имена.
Не потому ли с кличем журавлиным
От века речь аварская сходна?

Летит, летит по небу клин усталый –
Летит в тумане на исходе дня,
И в том строю есть промежуток малый –
Быть может, это место для меня!

Настанет день, и с журавлиной стаей
Я поплыву в такой же сизой мгле,
Из-под небес по-птичьи окликая
Всех вас, кого оставил на земле.

Вы слышите: грохочут сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из – под руки?
Вы поняли, куда они глядят?

Вы слышите: грохочет барабан?
Солдат, прощайся с ней, прощайся с ней…
Уходит взвод в туман – туман – туман…
А прошлое ясней-ясней-ясней.

А где же наше мужество, солдат,
когда мы возвращаемся назад?
Его, наверно, женщины крадут
и, как птенца, за пазуху кладут.

А где же наши женщины, дружок,
когда вступаем мы на свой порог?
Они встречают нас и вводят в дом,
но в нашем доме пахнет воровством.

А мы рукой на прошлое: вранье!
А мы с надеждой в будущее: свет!
А по полям жиреет воронье,
а по пятам война грохочет вслед.

И снова переулком – сапоги,
и птицы ошалелые летят,
и женщины глядят из – под руки…
В затылки наши круглые глядят.

В классе очень холодно,
На перо дышу,
Опускаю голову
И пишу, пишу.

Первое склонение –
Женский род на «а»,
Сразу, без сомнения,
Вывожу – «война».

Что всего существенней
Нынче для страны?
В падеже родительном:
Нет – чего? – «войны».

А за словом воющим –
Мама умерла…
И далекий бой еще,
Чтобы я жила.

Шлю «войне» проклятия,
Помню лишь «войну»…
Может, для примера мне
Выбрать «тишину»?

Но «войною» меряем
Нынче жизнь и смерть,
Получу «отлично» я –
Это тоже месть…

О «войне» тот горестный,
Гордый тот урок,
И его запомнила
Я на вечный срок.

В армейской шинели,
В армейской ушанке,
Вагона он ждет
На трамвайной стоянке.

Он входит с передней
Площадки трамвая,
На правую ногу
Немного хромая.

Таких пассажиров
В трамвае не много,
И люди ему
Уступают дорогу.

Таким пассажирам,
В таком положенье,
Повсюду вниманье,
Везде уваженье!

Он орден имеет
Под серой шинелью,
Он ранен под Вязьмой
Немецкой шрапнелью.

Бесстрашный участник
Большого сраженья,
Он вывел товарищей
Из окруженья.

Боец-пулеметчик
Стрелкового взвода,
Большое спасибо
Тебе от народа!

Я знаю, будет мир опять
И радость непременно будет.
Научатся спокойно спать
Все это видевшие люди.
Мы тоже были в их числе
И я скажу тебе наверно,
Когда ты станешь повзрослей,
Что значит тьма ночей пещерных.
Что значит в неурочный час
Проснуться в грохоте и вое,
Когда надвинется, рыча,
Свирепое и неживое,
И в приступе такой тоски,
Что за полвека не осилишь,
Еще не вытянув руки,
Коснуться чудищ и страшилищ:
Опять, опять ревут гудки,
Опять зенитки всполошились.
И в этот допотопный мрак
Под звон и вопли стекол ломких
Сбежать, закутав кое-как
Навзрыд кричащего ребенка.
Все, как на грех, перемешать,
И к волку приплести сороку,
И этот вздор, едва дыша,
Шептать в заплаканную щеку.
Но в дорассветной тишине
Между раскатами орудий
На миг приходит к нам во сне
Все то, что непременно будет:
Над нашим городом опять
Рубиновые звезды светят,
И привыкают мирно спать
Сиреной пуганные дети.

…Да разве об этом расскажешь
В какие ты годы жила!
Какая безмерная тяжесть
На женские плечи легла!..

В то утро простился с тобою
Твой муж, или брат, или сын,
И ты со своею судьбою
Осталась один на один.

Один на один со слезами,
С несжатыми в поле хлебами
Ты встретила эту войну.
И все – без конца и без счета –
Печали, труды и заботы
Пришлись на тебя на одну.

Одной тебе – волей-неволей –
А надо повсюду поспеть;
Одна ты и дома и в поле,
Одной тебе плакать и петь.

А тучи свисают все ниже,
А громы грохочут все ближе,
Все чаще недобрая весть.
И ты перед всею страною,
И ты перед всею войною
Сказалась – какая ты есть.

Ты шла, затаив свое горе,
Суровым путем трудовым.
Весь фронт, что от моря до моря,
Кормила ты хлебом своим.

Слово знакомой команды слышу сегодня опять.
Вносится Знамя Победы – «К выносу знамени – встать!»

Встать перед теми, кто падал грудью на лающий дот,
Кто из трясин новгородских к нам никогда не придет.

Кто на речных переправах шел, словно камень, ко дну.
Кто на века безымянный сгинул в фашистском плену.

Кто согревался дыханьем в стужу блокадных ночей,
Кто улетал вместе с дымом из бухенвальдских печей.

Кто, ослепленный ракетой, вдруг попадал под обстрел.
Кто в умирающем танке вместе с бронею горел.

Кто ради правого дела сердце отдать был готов.
Кто под машины ложился вместо понтонных мостов.

Кто за родные пределы гнал чужеземную рать.
Вносится Знамя Победы – «К выносу Знамени – встать!»

Идут устало ветераны,
Белеют сединой виски,
Ах, если б не болели раны,
Да в сердце не было тоски!

Они несут в руках гвоздики,
Но их ряды не так стройны,
Ах, если б не было Великой,
Чудовищной и злой войны!

В суровых фронтовых походах
Не знали отдыха и сна,
Ах, если б молодости годы
Не отняла у них война!..

Они в Россию свято верят,
Ведь с ней прошли нелегкий путь.
Ах, если бы им вернуть потери,
Друзей потерянных вернуть!

Студили душу им метели,
В глаза не раз смотрела смерть.
Ах, если бы мы теперь сумели
Их человечностью согреть!..

Следы обид зарубцевались,
Но боль видна на их челе.
Ах, если бы вновь не бушевали
Невзгоды на родной земле!

Они стоят у обелисков,
Медали заслоняют грудь.
Им поклонитесь, люди, низко,
Пока они еще живут…

Прошло пять лет, – и залечила раны,
Жестокой нанесенные войной,
Страна моя,
и русские поляны
Опять полны студеной тишиной.

И маяки сквозь мрак приморской ночи,
Путь указуя моряку, горят.
На их огонь, как в дружеские очи,
Далеко с моря моряки глядят.

Где танк гремел – там ныне мирный трактор,
Где выл пожар – благоухает сад,
И по изрытому когда-то тракту
Автомобили легкие летят.

Где елей искалеченные руки
Взывали к мщенью – зеленеет ель,
И там, где сердце ныло от разлуки, –
Там мать поет, качая колыбель.

Ты стала вновь могучей и свободной,
Страна моя!
Но живы навсегда
В сокровищнице памяти народной
Войной испепеленные года.

Для мирной жизни юных поколений,
От Каспия и до полярных льдов,
Как памятники выжженных селений,
Встают громады новых городов.

Сердце словно опалило –
Седина в висках.
Прошлое рекой уплыло,
Но душа в слезах.

В бой за Родину солдаты
Шли за шагом шаг.
Верили в Победу свято –
Не сломил их враг.

Стон стоял по всей России:
Голод, пытки, страх.
Смерть косой людей косила
В сёлах, городах.

Отступали в сорок первом
С ужасом в груди:
– Автоматы, танки, где вы?
С чем же в бой идти?

Погибали в мясорубке:
Фрицы шли стеной…
Но не знали немцы русских,
Ждал их страшный бой.

За берёзы и пригорки,
За родимый дом.
За Кавказ, Кубань и Волгу,
За великий Дон.

Всем солдатам воевавшим
Низкий наш поклон...
По солдатам, в битве павшим, –
Колокольный звон...

Была простая бабушка
У Вовки Черемных,
Ничем не выделялась
Она среди других.

Пекла для Вовки шанежки,
С капустой пирожки,
Штаны ему стирала
И штопала носки.

Но вот пришёл однажды
Какой-то генерал.
Он крепко-крепко бабушку
При всех расцеловал.

Весь вечер вспоминали
Они военный год.
У Вовки сердце жаркое
То стукнет, то замрёт.

Так вот какая бабушка!
А он-то и не знал.
Спасён от смерти бабушкой
Вот этот генерал.

И все в отряде знали
Настёну Черемных,
Разведчицей отважной
Слыла она у них.

Теперь для Вовки шанежки
Вкуснее во сто раз.
А всё, что скажет бабушка, -
Как воинский приказ.

У меня братишка новый,
Новый братик лет пяти.
Он сказал мне: – Я приехал!
Буду здесь теперь расти.

Я хорошего такого
Не встречала малыша.
У него в руках тетрадка,
Два моих карандаша.

У него в тетрадке пушки,
По две с каждой стороны.
Я спросила: – Ты откуда?
– Он ответил: – Я с войны.

На войне летали пули
У меня над головой,
А потом вернулись наши, –
Оказалось, я живой.

Ты теперь моя сестра.
Мне, наверно, спать пора.
Ты скорей мне руки вымой,
Я невымытый с утра.

Я хорошего такого
Не встречала малыша.
Положил он под подушку
Два моих карандаша.

Он сказал: – Спокойной ночи!
Потеплей меня укрой!
Оставайся, если хочешь,
Навсегда моей сестрой.

Спешат года быстрее птичьих стай.
И дети той поры теперь уж деды,
Но каждый раз, когда приходит май,
Мы празднуем великую Победу.

И не стесняясь повлажневших глаз,
Припоминают старые солдаты
Тот незабвенный и заветный час, –
Победный марш в далеком сорок пятом,
Когда за шёлком полковых знамён
Оружие сверкало блеском стали,
И перед строем боевых колонн,
Примкнув штыки, линейные стояли.

Когда войска застыли вдоль дорог
И сырость поднималась из оврагов,
И были хламом свалены у ног
Поверженные вражеские стяги.

И по команде, данной точно в срок,
Вдруг замерли на вдохе батальоны.
И даже легкий летний ветерок
Запутался в полотнищах знаменных.

И вздрогнула от грохота земля!
Вздохнула облегчённо мостовая,
Рубины звёзд над башнями Кремля
Вдруг вспыхнули, Победу озаряя!

Победный Май! Сияет небосвод,
И вновь звенят награды фронтовые.
Да будет славен подвигом народ!
Да будет жить Великая Россия!

Спасибо деду за Победу,
За все военные года…
За то, что он за нашу землю
В атаку смело шёл всегда…

За то, что годы молодые
Не пожалел он потерять…
За то, что Родину, не дрогнув,
Ушёл мальчишкой защищать…

За то, что не было там трусов
Среди друзей-однополчан…
Узбеков, русских, белорусов,
Грузин, татар и молдаван…

За то, что грудь свою подставил
Под пули, бомбы и штыки…
Освобождая нашу землю –
Деревни, сёла, городки…

За то, что плакал, как мальчишка,
Когда друзей он хоронил…
За то, что память о погибших
В душе и сердце сохранил…

За то, что мы живём на свете
Без взрывов бомб и без стрельбы,
За счастье жить, как вольный ветер
Не зная ужасов войны…

Спасибо деду за Победу
От всех российских матерей…
За то, что он во имя мира
Собой закрыл чужих детей…

Вырос лютик над окопом,
Тонконогий и смешной.
...Был я здесь когда-то вкопан
В землю-матушку войной.

Также солнце пригревало.
Ручейков катилась ртуть...
Но цветов тут было мало
И травы – совсем чуть-чуть.

Мы на дне сидели скопом
И не видели травы:
Потому как над окопом
Не поднимешь головы.

Да была ль она? Едва ли.
Только дым среди руин.
Землю в том году «пахали»
Сотни бомб и сотни мин.

Прислонясь к стене окопа,
Я не лез из-под земли
И совсем не помню, чтобы
Где-то лютики цвели.

Помню: все вокруг гремело,
В небо дыбилось, тряслось,
Выло, ухало, свистело,
Грохотало и рвалось.

А сегодня вырос лютик,
Встал и кланяется мне:
Мол, спасибо добрым людям,
Что расту я в тишине!..

Над морем звезды,
В горах темно.
На сбор Фернандо
Ведет звено.

Зачем назначен
Сегодня сбор?
Фашисты город
Штурмуют с гор.

Вот глухо ухнул
В горах снаряд.
Зачем Фернандо
Созвал ребят?

Он шепчет: — Слушай,
Разрушен мост,
В деревне рядом
Фашистский пост.

Пока не брезжит
В горах рассвет,
Возьмем винтовки,
Здесь трусов нет!

Вновь где-то ухнул
Вдали снаряд,
Идут мальчишки
Цепочкой в ряд.

На сбор последний
Идет звено.
Над морем звезды,
В горах темно.

Башня есть под Ленинградом,
А на башне – циферблат.
Разорвался с башней рядом
Неприятельский снаряд.

Бил по башне в перестрелке
Частым градом пулемет.
Но ползут по кругу стрелки, –
Время движется вперед!

Под землей лежит в подвале
Сердце башенных часов,
Чтоб его не колебали
Даже звуки голосов.

Управляет ходом терций
И движением секунд
Металлическое сердце,
Крепко вдавленное в грунт.

К башне – к Пулковским высотам
Много месяцев подряд
Рвался враг, стремясь к воротам,
Замыкавшим Ленинград.

Но надежен, неизменен
Ход часов и бег минут.
Устоял твой город, Ленин,
А часы идут, идут.

Сбиты вражьи батареи,
Сметены с лица земли.
И на Запад мы быстрее
Стрелок времени пошли!

Проснёмся, уснём ли – война, война.
Ночью ли, днём ли – война, война.
Сжимает нам горло, лишает сна,
Путает имена.

О чём ни подумай – война, война.
Наш спутник угрюмый – она одна.
Чем дальше от битвы, тем сердцу тесней,
Тем горше с ней.

Восходы, закаты – всё ты одна.
Какая тоска ты – война, война!
Мы знаем, что с нами
Рассветное знамя,
Но ты, ты, проклятье, – темным-темна.

Где павшие братья, – война, война!
В безвестных могилах...
Мы взыщем за милых,
Но крови святой неоплатна цена.

Как солнце багрово! Всё ты, одна.
Какое ты слово: война, война...
Как будто на слове
Ни пятнышка крови,
А свет всё багровей во тьме окна.

Тебе говорит моя страна:
Мне трудно дышать, – говорит она, –
Но я распрямлюсь, и на все времена
Тебя истреблю, война!

Где трава от росы и от крови сырая,
Где зрачки пулеметов свирепо глядят,
В полный рост, над окопом переднего края,
Поднялся победитель-солдат.

Сердце билось о ребра прерывисто, часто.
Тишина… Тишина… Не во сне – наяву.
И сказал пехотинец: – Отмаялись! Баста!-
И приметил подснежник во рву.

И в душе, тосковавшей по свету и ласке,
Ожил радости прежней певучий поток.
И нагнулся солдат и к простреленной каске
Осторожно приладил цветок.

Снова ожили в памяти были живые –
Подмосковье в снегах и в огне Сталинград.
За четыре немыслимых года впервые,
Как ребенок, заплакал солдат.

Так стоял пехотинец, смеясь и рыдая,
Сапогом попирая колючий плетень.
За плечами пылала заря…

Есть в Восточной Сибири деревня Кукой –
Горстка изб над таежной рекой.

За деревней на взгорье – поля и луга,
А за ними стеною тайга.

В сорок первом, когда наступали враги,
Проводила деревня от милой тайги
Взвод отцов и мужей, взвод сибирских
солдат.
Ни один не вернулся назад.

И остались в Кукое, у светлой реки,
Только дети, да женщины, да старики.

Молодые ребята, едва подросли,
На большие сибирские стройки ушли.

Не играют тут свадеб, не родят детей.
Жизнь без всяких прикрас, безо всяких затей.

Ранним-рано кукоевцы гасят огонь.
Никогда не играет в Кукое гармонь.

Ни вечерки какой, ни гуляния нет.
Только вдовья кручина – считай сколько лет.

В тот страшный день земля рванула в небо.
От грохота застыла в жилах кровь.
Июнь цветастый сразу канул в небыль,
И смерть, вдруг, оттеснила жизнь, любовь.

Надели гимнастёрки и шинели
Вчерашние мальчишки – цвет страны.
Девчонки на прощанье песни пели,
Желали выжить в грозный час войны.

Война, как ком, катилась по дорогам,
Неся разруху, голод, смерть и боль.
Осталось их в живых совсем немного,
Принявших первый, самый страшный бой!

В атаку шли за правду, за Отчизну,
За мир, за мать с отцом, за добрый дом.
Чтоб защитить от ужасов фашизма
Права на жизнь, что рушилась кругом.

Сирень, гвоздики, нежные тюльпаны…
Начало лета, жизнь вокруг кипит.
Жива любовь, зарубцевались раны,
Но этот день июня не забыт!

Мы были большими, как время.
Мы были живыми, как время.
Теперь –
мы в легендах прославленных дней.
Теперь –
мы в поэмах и прозе.
Теперь –
мы в граните и бронзе.
Теперь –
мы в безмолвье
могильных камней.

Спасибо за память, потомки.
Спасибо за верность, потомки.
Спасибо
за то, что алеет заря.
Не зря
мы над смертью смеялись!
Не зря
наши слёзы и ярость!
Не зря
наши песни!
И клятвы не зря!

А вы оставайтесь живыми.
Прекрасно и долго живыми.
Мы знаем:
дорога у вас не проста.
Но вы –
продолжение наше.
Но вы –
утешение наше.
Но вы –
наша слава.
И наша мечта.

Горит Кубань, Майкоп в ночи пылает,
Защиты просят женщины с детьми,
Тебя, боец, Отчизна призывает:
Останови врага!
Отбрось
И разгроми!

Не отступи, боец, на поле боя,
Изменника позором заклейми.
За счастье Родины плати ценой любою,
Останови врага,
Отбрось
И разгроми!

Чтоб в черный день на барщине немецкой
Не били нас позорными плетьми,
Чтоб не глумился враг над жизнью детской,
Останови врага,
Отбрось
И разгроми!

Где б ни был ты, в горах ли на Кавказе,
В лесах Валдая ли, – с врагами бой прими.
Не дай в свой дом чумной войти заразе,
Останови врага,
Отбрось
И разгроми!

Я слушал приказ молодого комбата:
Нам нужно до вечера взять высоту.
Атака трёх рот будет после заката,
Чтоб меньше людей полегло на свету.

И вот когда мы проползли под колючкой,
Скрывая манёвр в наступающей мгле,
Лопатка сапёрная длинною ручкой
Задела о камень на мёрзлой земле.

Тогда с батареи, что прямо по фронту
Упали на стук сразу несколько мин.
Я знал в своей жизни лишь школу и роту.
Война помешала быть кем-то другим.

Вот так и остался, засыпан в воронке,
Навечно сжимая прогнивший приклад.
В любви никогда не признаюсь девчонке.
Мой путь оборвал прилетевший снаряд,
А сверху цветение, певчие птицы,
Небесная синь, звонкий девичий смех.
И мне не пришлось в этой жизни влюбиться –
Я отдал её за живущих, за всех.

Мы горя хлебнули в избытке,
Нас ночью будили зенитки,
Фашистские бомбы летели
На школьные наши дворы.
Под грозным мужавшие небом,
Блокадным вскормленные хлебом,
Взрослевшие раньше, чем надо,
Мы – дети военной поры.

Спасались от смерти в подвале
И в очередь утром вставали,
Отвыкшие петь и смеяться,
Не знавшие детской игры,
Все беды делившие вместе,
С фронтов ожидавшие вести,
Мы – дети огня и железа,
Мы – дети военной поры.

Мы в классе дремали устало,
Учебников нам не хватало,
Мы гибли зимою от стужи,
А летом от страшной жары.
И матери, прячась в сторонке,
Скрывали от нас «похоронки», –
Но мы уже всё понимали,
Мы – дети военной поры.

Привыкшие к грому фугаски,
Отцовской не знавшие ласки,
Курившие дома украдкой
Цыгарки из пыльной махры,
Ходившие в рваных опорках,
В горелых чужих гимнастёрках,
Мы – дети нелегкой Победы,
Мы – дети военной поры.

Война осталась в прошлом веке,
давным-давно была она.
Но все же в каждом человеке
живет война.

Болят ее живые раны,
не гаснет ночью свет в окне...
И вспоминают ветераны
все о войне, все о войне.

И в наших душах, как впервые,
по зову памяти встают
Cороковые-роковые,
победы радостный салют.

Чем будет славен век двадцатый
через грядущие года?
Вот этой светлой майской датой,
вошедшей в сердце навсегда.

В ней жизнь, и честь, и боль России,
и мир когда-нибудь поймет,
Что русский воин как мессия,
истории дал новый ход.

И кто-то вспомнит день вчерашний
на новых горестных витках,
и высший смысл Победы нашей
еще откликнется в веках.

И в сердце вечно будут святы,
пока живет моя страна,
Ее бессмертные солдаты,
ее победная весна.

Фронтовые, погибшие,
Неживые, поникшие;
И друзья и попутчики,
Лейтенанты-«поручики»,
И солдатики юные,
И бойцы пожилые,
С юморком и без юмора.
А теперь – неживые.

Я в долгу неоплатном,
Перед вами в долгу!
Одному мне понятном,
Необъятном долгу.
Только что я могу?
Чем я вам помогу?
Как я вас воскрешу?
Что про вас напишу?

Воскресить бы, восславить!
На граниты поставить!
С жизнью вновь сопоставить!
С воскрешеньем поздравить!
Вам в земле сиротливо
Без друзей, без родных.
Это несправедливо –
То, что нет вас в живых.

Где мне взять это право,
Чтобы вызвать вас в жизнь?
Вам положена Слава!
Вам положена Жизнь!
Больше, чем кому-либо,
Вам положено жить,
И – такое Спасибо,
Что в веках не вместить.

Носите ордена!
Они вам за Победу,
За раны ваши честные
Даны.
Носите ордена,
В них теплятся
рассветы,
Что отстояли вы
В окопах той войны.

Носите ордена,
Вы можете гордиться:
Над сорок первым
Мощь ракет встает.

Носите ордена.
В них,
как живые,
лица
Солдат,
Что крепко спят
В земле
который год...

Носите ордена
И в праздники,
И в будни,
На строгих кителях
И модных пиджаках.

Носите ордена,
Чтоб видели вас люди,
Вас,
Вынесших войну
На собственных плечах...

Мяли танки теплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,
Как лежала девочка без ног,
Как не стало на земле дорог.

Но тогда на жадного врага
Ополчились нивы и луга,
Разъярился даже горицвет,
Дерево и то стреляло вслед,

Ночью партизанили кусты
И взлетали, как щепа, мосты,
Шли с погоста деды и отцы,
Пули подавали мертвецы,

И, косматые, как облака,
Врукопашную пошли века.
Шли солдаты бить и перебить,
Как ходили прежде молотить.

Смерть предстала им не в высоте,
А в крестьянской древней простоте,
Та, что пригорюнилась, как мать,
Та, которой нам не миновать.

Затвердело сердце у земли,
А солдаты шли, и шли, и шли,
Шла Урала темная руда,
Шли, гремя, железные стада,
Шел Смоленщины дремучий бор,
Шел глухой, зазубренный топор,
Шли пустые, тусклые поля,
Шла большая русская земля.

Всяко жил – и горестно и весело.
Правил челн в широкий мах весла.
Жизнь меня и счастьем не обвесила,
И печалями не обнесла.

Но за всеми памятными датами
Видится главнейшая, одна –
День, когда нас сделала солдатами
В смертный бой идущая страна.

Воевали хорошо ли, плохо ли –
Пусть потомки спорят горячо.
Но какую силищу разгрохали,
Развернувшись в полное плечо.

Отдымили старые пожарища,
Отстреляли старые форты.
И давным-давно мои товарищи
В благородной бронзе отлиты.

Смотрят вдаль с тревогою и верою
С городских и сельских площадей.
И летят над ними тучи серые
Рериховской стаей лебедей...

Всяко жил – и горестно и весело,
Ветеран стрелкового полка.
Жизнь не очень густо занавесила
Орденами лацкан пиджака.

Но когда немалый путь итожится,
Я твержу, как заповедь, слова:
Русь жива,
Все прочее приложится!
Главное, солдаты, Русь жива!

Черный крест на груди итальянца,
Ни резьбы, ни узора, ни глянца, –
Небогатым семейством хранимый
И единственным сыном носимый…

Молодой уроженец Неаполя!
Что оставил в России ты на поле?
Почему ты не мог быть счастливым
Над родным знаменитым заливом?

Я, убивший тебя под Моздоком,
Так мечтал о вулкане далеком!
Как я грезил на волжском приволье
Хоть разок прокатиться в гондоле!

Но ведь я не пришел с пистолетом
Отнимать итальянское лето,
Но ведь пули мои не свистели
Над священной землей Рафаэля!

Здесь я выстрелил! Здесь, где родился,
Где собой и друзьями гордился,
Где былины о наших народах
Никогда не звучат в переводах.

Разве среднего Дона излучина
Иностранным ученым изучена?
Нашу землю – Россию, Расею –
Разве ты распахал и засеял?

Нет! Тебя привезли в эшелоне
Для захвата далеких колоний,
Чтобы крест из ларца из фамильного
Вырастал до размеров могильного…

Солнце в трубу золотую трубит:
«Слава герою-бойцу!
Враг побеждён, уничтожен, разбит,
Слава герою-бойцу!»

– С врагами я бьюсь, – сказал боец,
– На это и жизни не жаль,
Но штык для меня ковал кузнец –
Крепка закалённая сталь!

– Я выковал штык, – кузнец говорит,
Как жар, он на солнце горит,
Но звонкую сталь, драгоценный дар,
Выплавил брат-сталевар.

– Конечно, – сказал сталевар, – металл
Я сам из руды достал,
Но в тёмные недра Уральских гор
Спускался не я, а шахтёр.

– Да, это правда, – шахтёр сказал, –
Забой у меня каменист.
Руду я достал, но к вам на вокзал
Её привозил машинист.

– Ну да, – сказал машинист, – по стране
Я езжу во все концы,
Но хлеб добывают и вам, и мне
Родные наши жнецы.

– Что ж, это верно, я всех кормлю, –
Сказал машинисту жнец, –
Но землю, которую я люблю,
Сберёг для меня боец.

Ты тоже родился в России –
краю полевом и лесном.
У нас в каждой песне – берёза,
берёза – под каждым окном.
На каждой весенней поляне –
их белый живой хоровод.
Но есть в Волгограде берёзка –
увидишь, и сердце замрёт.

Её привезли издалёка
в края, где шумят ковыли.
Как трудно она привыкала
к огню волгоградской земли!
Как долго она тосковала
о светлых лесах на Руси –
лежат под берёзкой ребята, –
об этом у них расспроси.

Трава под берёзкой не смята –
никто из земли не вставал.
Но как это нужно солдату,
чтоб кто-то над ним горевал.
И плакал – светло, как невеста,
и помнил – навеки, как мать!
Ты тоже родился солдатом –
тебе ли того не понять.

Ты тоже родился в России –
берёзовом, милом краю.
Теперь, где ни встретишь берёзу,
ты вспомнишь берёзку мою,
её молчаливые ветки,
её терпеливую грусть.
Растет в Волгограде берёзка.
Попробуй её позабудь!

На коленях перед Ликом стоя,
Мать молилась ночи напролёт.
Чтоб вернулся с фронта невредимым,
Кровиночка, единственный сынок.

Его она остаться не просила –
Над Родиной сгустилась злая тьма.
Смахнув слезу, тихонько говорила:
«Сражайся за страну и за меня».

Уехал поезд и дымок растаял.
Мать ждёт желанных с запада вестей,
Но почтальон, девчонка молодая,
Обходит стороной её плетень.

А дни летят, проходят год за годом,
Уже войска к Берлину подошли.
И тут письмо, желанное, родное…
Рука вдруг онемела и дрожит.

Девчушка- почтальонша подхватила
Помятый треугольник на лету
И голоском звенящим прочитала
«Живой я, мама. Всё. Домой лечу.

Война к концу и ранен я немножко,
Бывал в плену, в лесу у партизан,
Но выжил. О тебе я, мама,
Ночами очень, очень тосковал».

Ждёт мать, теперь её молитва
О всех сынах, что на полях войны
Нас защищают, берегут границу
Своей святой, израненной земли.

Снег забывает, что он снег,
Когда на нём от крови пятна
Снег забывает, что он снег,
Когда потери безвозвратны.

Ребенок может на войне
Забыть о том,
Что он ребенок.
Но не забудут и во сне
Отец и мать
Его глазенок.

Не забудь своих детей, страна,
Стала детским садом им война.
Посреди летающих смертей
Можно все забыть,
Но не детей!

Забудет подо льдом вода,
Когда она была в заливе.
Но не забудет никогда
Россия,
что она – Россия.

Пускай забудут города,
Как их бомбили
Но лишь бы люди никогда,
Что они ЛЮДИ,
Не забыли!

Не забудь своих детей, страна,
Стала детским садом им война.
Посреди летающих смертей
Можно все забыть,
Но не детей!

Выветривает время имена,
Стирает даты, яркие когда-то.
Историей становится война,
Уходим в книги мы, ее солдаты.

Все взвесила ученая рука.
Живых примет от нас осталось мало.
Мы в книжках всего-навсего войска
Таких-то и таких-то генералов.

Нам не везут ни курево, ни щи,
Ни шапки, ни обмотки, ни патроны,
Да и зачем?
Мы в книгах лишь клещи,
Лишь клинья, лишь пунктиры обороны.

И трудно мне, и одиноко мне
На тихой, подытоженной войне –
На схемах и листах ее добротных
Искать свою
Среди частей пехотных.

Бредешь-бредешь – и вдруг тебе мелькнет
Знакомая речушка иль высотка,
И вспыхнет в памяти наш третий взвод
И рыжий чуб сержанта-одногодка.

И закипят на сердце имена,
И загрохочут, и застонут даты…
Историей становится война,
Уходим в книги мы, ее солдаты.

В поле с ветром шепчется осина,
Хмурит ель в бору седые брови.
На войне у матери три сына,
Три невестки дома у свекрови.

Снег, как соль, рассыпан в звездном блеске
Каравай луны совсем не начат.
Соберутся у стола невестки,
Повздыхают, о мужьях поплачут.

Только мать не плакала ни разу,
Не вздыхала о разлуке горькой
С той поры, как, верные приказу,
Сыновья простились с ней под горкой.

Ей недолго жить на белом свете,
Что ни день – ее все уже стежка,
А посмотрит – у невесток дети,
Надо каждой пособить немножко.

Сядет потихоньку в уголочке,
Будто горя нет и на копейку,
То для внука штопает чулочки,
То для внучки ладит душегрейку.

И не слышит вьюги-завирухи,
Что в полях шатает перелески.
«Каменное сердце у старухи»,
– Говорят, наплакавшись, невестки.

Что ж! Печаль у матери бесслезна,
Улеглась под сердцем непогода...
Ей поплакать и потом не поздно,
Как сыны вернутся из похода.

Большая черная звезда.
Остановились поезда.
Остановились корабли.
Травой дороги поросли.
Молчат бульвары и сады.
Молчат унылые дрозды.
Молчит Марго, бела, как мел,
Молчит Гюго, он онемел.
Не бьют часы. Застыл фонтан.
Стоит, не двинется туман.

Но вот опять вошла зима
В пустые темные дома.
Париж измучен, ночь не спит,
В бреду он на восток глядит:
Что значат беглые огни!
Куда опять идут они!
Ты можешь жить! Я не живу.
Молчи, они идут в Москву,
Они идут за годом год,
Они берут за дотом дот,
Ты не подымешь головы –
Они уж близко от Москвы.
Прощай, Париж, прощай навек!
Далекий дым и белый снег.

Его ты белым не зови:
Он весь в огне, он весь в крови.
Гляди – они бегут назад,
Гляди – они в снегу лежат.
Пылает море серых крыш,
И на заре горит Париж,
Как будто холод тех могил
Его согрел и оживил.
Я вижу свет и снег в крови.
Я буду жить. И ты живи.

Когда пройдешь путем колонн
В жару, и в дождь, и в снег,
Тогда поймешь,
Как сладок сон,
Как радостен ночлег.

Когда путем войны пройдешь,
Еще поймешь порой,
Как хлеб хорош
И как хорош
Глоток воды сырой.

Когда пройдешь таким путем
Не день, не два, солдат,
Еще поймешь,
Как дорог дом,
Как отчий угол свят.

Когда – науку всех наук –
В бою постигнешь бой, –
Еще поймешь,
Как дорог друг,
Как дорог каждый свой –

И про отвагу, долг и честь
Не будешь зря твердить.
Они в тебе,
Какой ты есть,
Каким лишь можешь быть.

Таким, с которым, коль дружить
И дружбы не терять,
Как говорится,
Можно жить
И можно умирать.

Каждый из тех, кого немец убил,
Был нашим братом, страдал и любил,
Так же, как мы, улыбался весне,
Милые образы видел во сне.

С лаской глядел он на малых детей,
Счастья хотел для себя и людей,
Так же, как я, или так же, как ты,
Песни певал и любил он цветы...

Столько изведал смертельной тоски
Каждый, кто пал от немецкой руки!
Только подумай, как мучился он,
Сколько вложил он в последний свой стон!

Разве мы можем об этом забыть?
Разве мы можем спокойными быть?
Слёзы убитых напомнит роса,
Ветер повторит нам их голоса.

Слышишь, как стонет от пытки старик?..
Слышишь ребячий заглушенный крик?..
Слышишь, как девушки плачут в ночи?..
Видишь, как корчатся трупы в печи?..

Вспомни, солдат, на немецкой земле
Детские кости и череп в золе,
Вспомни и крикни всем сердцем своим:
Нет, не забудем мы! Нет, не простим!

Здесь птицы не поют,
Деревья не растут,
И только мы к плечу плечо
Врастаем в землю тут.
Горит и кружится планета,
Над нашей Родиною дым,
И значит, нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим.

Нас ждёт огонь смертельный,
И всё ж бессилен он.
Сомненья прочь, уходит в ночь отдельный,
Десятый наш десантный батальон.
Десятый наш десантный батальон.

Лишь только бой угас,
Звучит другой приказ,
И почтальон сойдёт с ума,
Разыскивая нас.
Взлетает красная ракета,
Бьёт пулемёт неутомим,
И значит нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим.

От Курска и Орла
Война нас довела
До самых вражеских ворот.
Такие, брат, дела.
Когда-нибудь мы вспомним это,
И не поверится самим.
А нынче нам нужна одна победа,
Одна на всех – мы за ценой не постоим.

Машенька, связистка, умирала
На руках беспомощных моих.
А в окопе пахло снегом талым,
И налет артиллерийский стих.

Из санроты не было повозки,
Чью-то мать наш фельдшер величал.
…О, погон измятые полоски
На худых девчоночьих плечах!

И лицо – родное, восковое,
Под чалмой намокшего бинта!..
Прошипел снаряд над головою,
Черный столб взметнулся у куста…

Девочка в шинели уходила
От войны, от жизни, от меня.
Снова рыть в безмолвии могилу,
Комьями замерзшими звеня…

Подожди меня немного, Маша!
Мне ведь тоже уцелеть навряд…
Поклялась тогда я дружбой нашей:
Если только возвращусь назад,
Если это совершится чудо,
То до смерти, до последних дней,
Стану я всегда, везде и всюду
Болью строк напоминать о ней –
Девочке, что тихо умирала
На руках беспомощных моих.

И запахнет фронтом – снегом талым,
Кровью и пожарами мой стих.
Только мы – однополчане павших,
Их, безмолвных, воскресить вольны.
Я не дам тебе исчезнуть, Маша, –
Песней возвратишься ты с войны!

Ты слышишь ли? Живой и влажный ветер
в садах играет, ветки шевеля!
Ты помнишь ли, что есть еще на свете
земной простор, дороги и поля?

Мне в городе, годами осажденном,
в том городе, откуда нет путей,
все видится простор освобожденный
в бескрайней, дикой, русской красоте.

Мне в городе, где нет зверей домашних,
ни голубей, – хотя б в одном окне, –
мерещатся грачи на рыжих пашнях
и дед Мазай с зайчатами в челне.

Мне в городе, где нет огней вечерних,
где только в мертвой комнате окно
порою вспыхнет, не затемнено,
а окна у живых – чернее черни, –
так нужно знать, что все, как прежде, живо,
что где-то в глубине родной страны
все те же зори, журавли, разливы,
и даже города освещены;

так нужно знать, что все опять вернется
оттуда, из глубин, сюда, где тьма, –
что я, наверно, не смогла б бороться,
когда б не знала этого сама!

В свой срок –
не поздно и не рано –
придёт зима,
замрёт земля.

И ты
к Мамаеву кургану
придёшь
второго февраля.

И там,
у той заиндевелой,
у той священной высоты,
ты на крыло
метели белой
положишь красные цветы.

И словно в первый раз
заметишь,
каким он был,
их ратный путь!

Февраль, февраль,
солдатский месяц –
пурга в лицо,
снега по грудь.

Сто зим пройдёт.
И сто метелиц.
А мы пред ними
всё в долгу.

Февраль, февраль.
Солдатский месяц.
Горят
гвоздики
на снегу.

Я убит подо Ржевом,
В безымянном болоте,
В пятой роте,
На левом,
При жестоком налете.

Я не слышал разрыва
И не видел той вспышки, –
Точно в пропасть с обрыва –
И ни дна, ни покрышки.

И во всем этом мире
До конца его дней –
Ни петлички,
Ни лычки
С гимнастерки моей.

Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.

Я – где крик петушиный
На заре по росе;
Я – где ваши машины
Воздух рвут на шоссе.

Где – травинку к травинке –
Речка травы прядет,
Там, куда на поминки
Даже мать не придет.

Летом горького года
Я убит. Для меня –
Ни известий, ни сводок
После этого дня.

Часто встретишь её при дороге,
Где клубится, вздымается пыль.
Не подкошенной болью, тревогой
Ветер гнёт перед нею ковыль.

Сына мать ожидает как прежде.
Пусть закончился ужас войны.
Нет! Не сломлена в сердце надежда.
«Он вернётся!» – твердит. – «Только жди!»

Взор её устремлён к горизонту,
В нём растаял родной силуэт.
Пожелтела от лет похоронка,
Только памяти давности нет.

Образ сына пред ней в гимнастёрке,
Голубые, как небо, глаза.
С вещмешком да шинелью потёртой,
Так его провожала она.

Смертью храбрых он пал под Берлином,
В свой последний решительный бой,
Чтобы мир был свободным, счастливым,
Неизвестный солдат и герой.

Не лежать на могиле букетам,
Не склониться пред ним до земли.
Это место известно лишь ветрам,
Да кричат на лету журавли.

Если встретишь её при дороге,
Где клубится, вздымается пыль,
Не подкошенной болью, тревогой
Поклонись ей, как гнётся ковыль.

Нам хорошо живется на земле,
Мы спор ведем в уюте и тепле.

С веселой и надменной высоты
Двадцатилетья своего, –
Когда все ясно,
Беспрекословно изрекаешь ты,
Что много жертв принесено напрасно.

Вот, например:
Зачем профессора
В трагическом народном ополченье,
Нестройно и смешно крича «ура»,
В атаку шли, забыв свое значенье?

Как мотылек, раздавлено пенсне,
И первый снег не тает на ресницах.
Об осени не помнят по весне,
И тот октябрь уже не многим снится.

Истерзаны осколками леса,
И от полка бойцов осталась горстка.
Они держались только два часа,
На рваном рубеже Солнечногорска.

Лишь два часа!..
...За этот краткий срок
Успели в том пылающем районе
Собрать младенцев, чтобы на восток
Отправить под бомбежкой в эшелоне.

Насколько помню, ты был в их числе.
...Нам хорошо живется на земле!

Когда ты по свистку, по знаку,
Встав на растоптанном снегу,
Готовясь броситься в атаку,
Винтовку вскинул на бегу,
Какой уютной показалась
Тебе холодная земля,
Как все на ней запоминалось:
Примерзший стебель ковыля,
Едва заметные пригорки,
Разрывов дымные следы,
Щепоть рассыпанной махорки
И льдинки пролитой воды.

Казалось, чтобы оторваться,
Рук мало – надо два крыла.
Казалось, если лечь, остаться –
Земля бы крепостью была.

Пусть снег метет, пусть ветер гонит,
Пускай лежать здесь много дней.
Земля. На ней никто не тронет.
Лишь крепче прижимайся к ней.

Ты этим мыслям жадно верил
Секунду с четвертью, пока
Ты сам длину им не отмерил
Длиною ротного свистка.

Когда осмехя звук короткий,
Ты в тот неуловимый миг
Уже тяжелою походкой
Бежал по снегу напрямик.

Осталась только сила ветра,
И грузный шаг по целине,
И те последних тридцать метров,
Где жизнь со смертью наравне!

Мы ничего не позабыли
И не забудем. Никогда.
Как в сорок первом отходили
И как обратно в города
Врывались, атакуя с хода
И умирая на ходу.
Четыре года – долгих года –
Одолевали мы беду.

И одолели. Нашей силе –
Народной силе – не перечь:
Что может быть грозней России,
Когда Россия держит меч?!

Вы слышите, за океаном,
Пускающие мир ко дну?
Будь трижды проклят окаянный
Ваш бизнес, сеющий войну!

Еще не вся земля остыла
От неумолчных канонад,
Еще не заросли могилы
Зарытых второпях солдат,
А вы уже темните небо,
Бряцаете оружьем вновь,
Иль стала вам насущней хлеба
Горячая людская кровь?

Опять глаза свои скосили
На нашу дверь. На наш порог.
Но помните: не износили
Мы пропыленных тех сапог,
В которых не парадным маршем
Прошли Европу, и сейчас
Они, как память о вчерашнем,
Хранятся в каждом доме нашем
На всякий случай, про запас.

Города горят. У тех обид
Тонны бомб, чтоб истолочь гранит.
По дорогам, по мостам, в крови,
Проползают ночью муравьи,
И летит, летит, летит щепа –
Липы, ружья, руки, черепа.

От полей исходит трупный дух.
Псы не лают, и молчит петух,
Только говорит про мертвый кров
Рев больных, недоеных коров.

Умирает голубая ель
И олива розовых земель,
И родства не помнящий лишай
Научился говорить «прощай»,
И на ста языках человек,
Умирая, проклинает век.

… Будет день, и прорастет она –
Из костей, как всходят семена, –
От сетей, где севера треска,
До Сахары праздного песка,
Всколосятся руки и штыки,
Зашагают мертвые полки,
Зашагают ноги без сапог,
Зашагают сапоги без ног,
Зашагают горя города,
Выплывут утопшие суда,
И на вахту встанет без часов
Тень товарища и облаков.

Вспомнит старое крапивы злость,
Соком ярости нальется гроздь,
Кровь проступит сквозь земли тоску,
Кинется к разбитому древку,
И труба поведает, крича,
Сны затравленного трубача.

На лице твоём смертный покой.
Мы запомним тебя не такой,
Мы запомним тебя смуглолицей,
Смелой девушкой с сердцем бойца.

Ты недавно была ученицей,
Поджидала подруг у крыльца.

Избивали фашисты и мучали,
Выгоняли босой на мороз.
Были руки верёвками скручены.
Пять часов продолжался допрос.

На лице твоём шрамы и ссадины,
Но молчанье ответом врагу…
Деревянный помост с перекладиной,
Ты босая стоишь на снегу.

Нет, не плачут седые колхозники,
Утирая руками глаза, –
Это просто с мороза, на воздухе
Стариков прошибает слеза.

Юный голос звучит над пожарищем,
Над молчаньем морозного дня:
– Умирать мне не страшно, товарищи,
Мой народ отомстит за меня!

Юный голос звучит над пожарищем,
Юный голос звенит на ветру:
– Умирать мне не страшно, товарищи,
Я горда, что с победой умру.

На лице твоём смертный покой,
Мы запомним тебя не такой!

Сто раненых она спасла одна
И вынесла из огневого шквала,
Водою напоила их она
И раны их сама забинтовала.

Под ливнем раскаленного свинца
Она ползла, ползла без остановки
И, раненого подобрав бойца,
Не забывала о его винтовке.

Но вот в сто первый раз, в последний раз
Ее сразил осколок мины лютой…
Склонился шелк знамен в печальный час,
И кровь ее пылала в них как будто.

Вот на носилках девушка лежит.
Играет ветер прядкой золотистой.
Как облачко, что солнце скрыть спешит,
Ресницы затенили взор лучистый.

Спокойная улыбка на ее
Губах, изогнуты спокойно брови.
Она как будто впала в забытье,
Беседу оборвав на полуслове.

Сто жизней молодая жизнь зажгла
И вдруг сама погасла в час кровавый.
Но сто сердец на славные дела
Ее посмертной вдохновятся славой.

Погасла, не успев расцвесть, весна.
Но, как заря рождает день, сгорая,
Врагу погибель принеся, она
Бессмертною осталась, умирая.

Он в села входит,
Как чума,
Как смерть сама,
Как мор.
Как зверь, врывается в дома,
И сходят девушки с ума,
Не в силах смыть позор.

Он вырывает языки,
Пытая стариков.
Он хочет всех зажать в тиски
И всем до гробовой доски
Надеть ярмо оков.

Нет! Нет! Вовеки не бывать
Хозяином ему.
Он может жечь и убивать,
Душить людей в дыму, –
Но никогда такой народ,
Как русский наш народ,
Не упадет, и не умрет,
И в рабство не пойдет!

Мы отомстим за каждый дом,
Который он поджег.
Мы, как один, клянемся в том,
Что близок мести срок.

Не может ворон быть орлом
И выше всех летать,
Не может он своим крылом
До наших звезд достать!

Не может черная змея
Обвить страну мою!
Штык занеси, страна моя,
И приколи змею!

Я в детстве читывал: перед врагов ордою
Герой меча не выпускал из рук...
Мне незачем искать в истории героя,
Когда он рядом, здесь, товарищ мой и друг.

Я хочу, товарищ Харитонов,
Товарищ Здоровцев, товарищ Жуков, я
Хочу сказать, что в гуще миллионов
Героев увеличилась семья.

Пришла пора не стрелам, а снарядам,
Не племена народы восстают,
Не в мифологии, а близко, близко, рядом
Герои и товарищи живут.

Не из истории, не из легенды древней
Героя шлет советская деревня.
Скажи такому: «Отврати беду!»
Он скромно произносит: «Есть иду!».

Героям древности придется потесниться!
Любой наш день, любой наш фронт возьми.
Ведь каждая истории страница
Заполнена советскими людьми.

Они живут легендой боевою
Вот здесь, вот рядом, близко, на яву.
Да здравствует отечество героев,
Эпоха Сталина, в которой я живу!

Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград!
Твой город бессмертный над синей Невой...
Твой город, твой воин, твой сын боевой.

Громящий без отдыха злую орду…
«Я твой часовой и с поста не сойду».
Вот так говорит он, и доля его
Везде утверждает свое торжество!

Сквозь гром всех сражений и гул канонад
Слушай, страна, говорит Ленинград.
Сильна его воля, остер его взгляд,
Над ним боевые знамена шумят.

«Я в битве и славу твою берегу,
И я никогда не поддамся врагу!»
Вот так говорит он, гранитный, стальной
Ключ к сердцу России, любимый, родной.

Слушай, страна, говорит Ленинград!
Сквозь гром всех сражений и гул канонад,
Сквозь все пулеметные ливни косые,
Величия полон и славы России.

«Ты знаешь меня, положись и надейся»,
Вот так говорит он наш город гвардейский.

Мы сидим, пехотные ребята.
Позади – разрушенная хата.
Медленно война уходит вспять.
Старшина нам разрешает спать.

И тогда (откуда – неизвестно,
Или голод мой тому виной),
Словно одинокая невеста,
Выросла она передо мной.

Я киваю головой соседям:
На сто ртов одна морковь – пустяк…
Спим мы или бредим? Спим иль бредим?
Веточки ли в пламени хрустят?

…Кровь густая капает из свеклы,
Лук срывает бренный свой наряд,
Десять пальцев, словно десять свёкров,
Над одной морковинкой стоят…

Впрочем, ничего мы не варили,
Свекла не алела, лук не пах.
Мы морковь по-братски разделили,
И она хрустела на зубах.

Шла война, и кровь текла рекою.
В грозной битве рота полегла.
О природа, ты ж одной морковью
Словно мать насытить нас смогла!

И наверно, уцелела б рота,
Если б в тот последний грозный час
Ты одной любовью, о природа,
Словно мать насытила бы нас!

Не вели, старшина, чтоб была тишина.
Старшине не все подчиняется.
Эту грустную песню придумала война…
Через час штыковой начинается.

Земля моя, жизнь моя, свет мой в окне…
На горе врагу улыбнусь я в огне.
Я буду улыбаться, черт меня возьми,
в самом пекле рукопашной возни.

Пусть хоть жизнь свою укорачивая,
я пойду напрямик
в пулеметное поколачиванье,
в предсмертный крик.

А если, на шаг всего опередив,
достанет меня пуля какая-нибудь,
сложите мои кулаки на груди
и улыбку мою положите на грудь.

Чтоб видели враги мои и знали бы впредь,
как счастлив я за землю мою умереть!

…А пока в атаку не сигналила медь,
не мешай, старшина, эту песню допеть.
Пусть хоть что судьбой напророчится:
хоть славная смерть,
хоть геройская смерть –
умирать все равно, брат, не хочется.

Холод войны немилосерд и точен.
Ей равнодушия не занимать.

…Пятеро голодных сыновей и дочек
и одна отчаянная мать.

И каждый из нас глядел в оба,
как по синей клеенке стола
случайная одинокая вобла
к земле обетованной плыла,
как мама руками теплыми
за голову воблу брала,
к телу гордому ее прикасалась,
раздевала ее догола…

Ах, какой красавицей вобла казалась!
Ах, какою крошечной вобла была!
Она клала на плаху буйную голову,
и летели из-под руки
навстречу нашему голоду
чешуи пахучие медяки.
А когда-то кружек звон, как звон наковален,
как колоколов перелив…
Знатоки ее по пивным смаковали,
королевою снеди пивной нарекли.

…Пятеро голодных сыновей и дочек.
Удар ножа горяч как огонь.
Вобла ложилась кусочек в кусочек –
по сухому кусочку в сухую ладонь.
Нас покачивало военным ветром,
и, наверное, потому
плыла по клеенке счастливая жертва
навстречу спасению моему.

Ты войди в теплицу –
Там июльский зной.
Распустились розы,
Как в Крыму весной,
Расцвели глицинии
И фиалки синие.

Пусть тебе расскажет
Старый садовод,
Как осколки сыпались
На стеклянный свод,
Как звенела, падая,
Хрупкая броня…

Нежные цикламены
Вынес он из пламени,
Пальму опалённую
Вынес из огня.

Пусть тебе расскажет
Садовод-старик,
Как он спас от холода
Звёздочки гвоздик…

Стёкла были выбиты,
Им грозил мороз, –
Одеяло тёплое
Из дому принёс.

Ты войди в теплицу –
Там увидишь ты,
Что для Дня Победы
Он сберёг цветы:

Нежные цикламены,
Белую сирень, –
Чтоб цветами встретили
Мы великий день.

Есть за Полтавой в чистом поле
Могила павшего бойца.
Кругом – пшеничное раздолье,
Душистый запах чабреца.

И каждый вечер на закате
Сюда, в степную благодать,
В поношенном старинном платье
Приходит седенькая мать.

Придёт, украсит васильками
Могилу ратника она,
И долго над замшелом камнем
Сидит, в печаль погружена.

И думает прошедший мимо:
Под этой каменной плитой
Лежит сынок её родимый,
Её соколик дорогой,
Которого она, бывало,
Ждала с работы у крыльца...
А мать ни разу не видала
В лицо погибшего бойца.

Он с раскалённым автоматом
Пришёл сюда издалека:
Оттуда, где волной крылатой
Шумит в тайге Амур – река.

На этом васильковом поле
Настиг он вражескую рать.
Освободил здесь из неволи
Вот эту старенькую мать.

Вернул ей счастье Украины,
Зажёг зарю над нею вновь...
Он стал ей – наречённым сыном,
Он заслужил её любовь.

Я в госпитале мальчика видала.
При нем снаряд убил сестру и мать.
Ему ж по локоть руки оторвало.
А мальчику в то время было пять.

Он музыке учился, он старался,
Любил ловить зеленый круглый мяч…
И вот лежал – и застонать боялся.
Он знал уже: в бою постыден плач.

Лежал тихонько на солдатской койке,
Обрубки рук вдоль тела протянув…
О детская немыслимая стойкость!
Проклятье разжигающим войну!

…О сколько их, безногих и безруких!
Как гулко в черствую кору земли,
Не походя на все земные звуки,
Стучат коротенькие костыли.

И я хочу, чтоб, не простив обиды,
Везде, где люди защищают мир,
Являлись маленькие инвалиды,
Как равные с храбрейшими людьми.

Пусть ветеран, которому от роду
двенадцать лет, когда замрут вокруг,
За прочный мир, за счастие народов
Поднимет ввысь обрубки детских рук.

Пусть уличит истерзанное детство
Тех, кто войну готовит, – навсегда,
Чтоб некуда им больше было деться
От нашего грядущего суда.

Такое Площадь знала лишь однажды,
однажды только видела Земля:
солдаты волокли знамена вражьи,
чтоб бросить их к подножию Кремля.

Они, свисая, пыль мели с брусчатки.
А воины, в сиянии погон,
Все били, били в черные их складки
надраенным кирзовым сапогом.

Молчала Площадь. Только барабаны
гремели. И еще – шаги, шаги…
Вот что такое «русские Иваны» –
взгляните и запомните, враги!

Вы в них стреляли?
Да, вы в них стреляли!
И жгли в печах?
Да, вы их жгли в печах!
Да только зря: они не умирали,
лишь молний прибавлялось в их очах!

«Направо!» – и с размаху о брусчатку
и свастику, и хищного орла.
Вот так! России бросили перчатку –
Россия ту перчатку подняла!

И видели, кто был в тот день в столице,
На Площади: она, лицом строга,
подняв венец и меч зажав в деснице,
прошла по стягам брошенным врага!

Да будет свет – веселый, яркий –
В наш первый вечер торжества!
Открыла площади и парки
Незатемненная Москва.

Перекликаются в беседе
Московской улицы огни.
Один другому о победе
Сигнализируют они.

Но пусть опять над Спасской башней
Огнем наполнилась звезда, –
Вчерашней ночи, тьмы вчерашней
Мы не забудем никогда.

Да будет вечной та минута,
Когда во тьме сверкал нам свет
Двадцатикратного салюта –
Сиянье залпов и ракет.

Весной, и летом, и в морозы
Взлетал фонтаном фейерверк.
В нем были ялтинские розы,
И венский парк, и Кенигсберг.

Мы будем помнить эти годы,
Когда, охваченные тьмой,
Шли осторожно пешеходы
По нашей улице немой,

Когда столица провожала
Бойцов на фронт, а семьи в тыл,
И от незримого вокзала,
Неслышно поезд отходил.

Так мы работали и жили,
И этой зоркой темнотой
Мы наше право заслужили
На свет победно-золотой.

Оборванного мишку утешала
Девчушка в изувеченной избе:
«Не плачь, не плачь… Сама недоедала,
Полсухаря оставила тебе…

… Снаряды пролетали и взрывались,
Смешалась с кровью черная земля…
Была семья, был дом… Теперь остались
Совсем одни на свете – ты и я…»

… А за деревней рощица дымилась,
Поражена чудовищным огнём,
И Смерть вокруг летала злою птицей,
Бедой нежданной приходила в дом…

«Ты слышишь, Миш, я сильная, не плачу,
И мне дадут на фронте автомат.
Я отомщу за то, что слезы прячу,
За то, что наши сосенки горят…»

Но в тишине свистели пули звонко,
Зловещий отблеск полыхнул в окне…
И выбежала из дому девчонка:
«Ой, Мишка, Мишка, как же страшно мне!..»

… Молчание. Ни голоса не слышно.
Победу нынче празднует страна…
А сколько их, девчонок и мальчишек,
Осиротила подлая война?!..

Я жизнью своею рискую,
С гранатой на танк выхожу
За мирную жизнь городскую,
За всё, чем я так дорожу.

Я помню страны позывные,
Они раздавались везде –
На пункты идти призывные,
Отечество наше в беде.

Живыми вернуться просили.
Живыми вернутся не все,
Вагоны идут по России,
По травам её, по росе.

И брат расставался с сестрою,
Покинув детей и жену,
Я юностью связан с войною
И я ненавижу войну.

Я понял, я знаю, как важно
Веслом на закате грести,
Сирени душистой и влажной
Невесте своей принести.

Пусть пчёлы летают – не пули,
И дети родятся не зря,
Пусть будет работа в июле
И отпуск в конце января.

За лесом гремит канонада,
А завтра нам снова шагать.
Не надо, не надо, не надо,
Не надо меня забывать.

Я видел и радость, и горе,
И я расскажу молодым,
Как дым от пожарища горек
И сладок Отечества дым.

Детство прошло… Золотая пора…
Летом в лесу распевать у костра,
В речке купаться, лежать на песке,
Слушать, как поезд шумит вдалеке…

Нет больше Алёнки, девчонки босой,
Весёлой Алёнки с пушистой косой.
Тяжёлые танки полями прошли,
Алёнкино детство, как травку, смели.

Алёнкино детство, ты кажешься сном…
Есть партизанка в отряде лесном.
Лет ей немного – одиннадцать лет.
Смелее Алёнки разведчицы нет.

Это Алёнка под вихрем огня
Своим донесла, что в лесу западня.
Это она, пробираясь во мгле,
Всё разузнала в соседнем селе.

А нынче, накинув платок расписной,
Уходит Алёнка тропинкой лесной.
Она собирает подруг на лугу,
Вместе с подругами пляшет в кругу.

Ночью в деревню фашисты вошли.
У каждого дома стоят патрули.
Пушки немецкие в каждом саду…
Пляшет Алёнка у всех на виду.

Пляшет Алёнка и звонко поёт, –
Все пулемёты Алёнка сочтёт.
И, распевая ещё веселей,
С песней пройдёт мимо всех патрулей.
Доброе детство, навеки прости!
Нет у Алёнки другого пути.

Давайте помянем их нашим молчаньем,
Всех тех, кто остался на этих лугах
Вдоль маленькой речки с красивым названьем,
Травой прорастая в ее берегах.

Давайте их вспомним с тоской и любовью
И все помолчим, пусть они говорят,
Как речка текла человеческой кровью,
Мостя переправы из наших солдат.

Как их убивали с высот пулеметы,
Как рваным железом кромсало тела,
Тонули в Золоте стрелковые роты,
А Родина-мать им помочь не могла.

Как их хоронили во рвах и воронках,
В прудах я колодцах, над самой рекой,
Как мама чужая тайком под иконкой
Свечу зажигала за их упокой.

Никто не считал их и нынче не скажет,
Над кем прорастает густая трава,
Лишь только туман белым саваном ляжет.
Да выйдет на берег седая вдова.

Давайте ж помянем их, ставших травою,
Корнями деревьев и щебетом птиц,
Мы их имена нынче носим с собою
И лиц их черты есть в чертах наших лиц.

Из окружения, в пургу,
Мы шли по Беларуси.
Сухарь в растопленном снегу,
Конечно, очень вкусен.
Но если только сухари
Дают пять дней подряд,
То это, что ни говори…
– Эй, шире шаг, солдат! –
Какой январь!
Как ветер лих!
Как мал сухарь,
Что на двоих!

Семнадцать суток шли мы так,
И не отстала ни на шаг
Я от ребят.
А если падала без сил,
Ты поднимал и говорил:
– Эх ты, солдат!
Какой январь!
Как ветер лих!
Как мал сухарь,
Что на двоих!

Мне очень трудно быть одной.
Над умной книгою порой
Я в мир, зовущийся войной,
Ныряю с головой –
И снова «ледяной поход»,
И снова окружённый взвод
Бредёт вперёд.

Я вижу очерк волевой
Тех губ, что повторяли: «Твой»
Мне в счастье и в беде.
Притихший лес в тылу врага
И обожжённые снега…
А за окном – московский день,
Обычный день…

«В шинельке, перешитой по фигуре,
Она прошла сквозь фронтовые бури…» –
Читаю и становится смешно:
В те дни фигурками блистали лишь в кино,
Да в повестях, простите, тыловых,
Да кое-где в штабах прифронтовых.

Но по-другому было на войне –
Не в третьем эшелоне, а в огне.
…С рассветом танки отбивать опять,
Ну, а пока дана команда спать.
Сырой окоп – солдатская постель,
А одеяло – волглая шинель.

Укрылся, как положено, солдат:
Пола шинели – под, пола шинели – над.
Куда уж тут её перешивать!
С рассветом танки ринутся опять,
А после (если не сыра земля!) –
Санрота, медсанбат, госпиталя…

Едва наркоза отойдёт туман,
Приходят мысли побольнее ран:
«Лежишь, а там тяжёлые бои,
Там падают товарищи твои…»
И вот опять бредёшь ты с вещмешком,
Брезентовым стянувшись ремешком.

Шинель до пят, обрита голова –
До красоты ли тут, до щегольства?
Опять окоп – солдатская постель,
А одеяло – волглая шинель.
Куда её перешивать? Смешно!
Передний край, простите, не кино…

Я не хочу, чтоб все, что было свято
И предками для нас сохранено,
Вдруг оказалось взорвано и смято
И на кострах фашистских сожжено.

Я не хочу, чтоб хлеб моих колхозов,
Мной собранный, немецкий барин ел.
Чтоб день и ночь в немецких паровозах
Добытый мною уголь мой горел.

Чтоб к нефти моего Азербайджана
Нефтепровод немецкий провели,
И набивали золотом карманы
Германские тузы и короли.

Я не хочу, чтоб маленького сына,
Единственного сына моего,
Какой-нибудь помещик из Берлина
В моей России вдруг лишил всего.

Чтоб мальчик мой, как я, такой же русский,
Рос, русского не зная языка,
Под палкою рабовладельцев прусских,
Приехавших в мой Псков издалека.

Вот почему на Волге, на Кубани
С оружьем, преграждая путь врагу,
До моего последнего дыханья
Я буду драться так, как я могу!

Я буду бить врага везде, повсюду,
Честь воина в боях не посрамлю!
Бесстрашным буду! Беспощадным буду!
Остановлю врага и разгромлю!

Джазисты уходили в ополченье,
цивильного не скинув облаченья.
Тромбонов и чечеток короли
в солдаты необученные шли.

Кларнетов принцы, словно принцы крови,
магистры саксофонов шли,
и, кроме,
шли барабанных палок колдуны
скрипучими подмостками войны.

На смену всем оставленным заботам
единственная зрела впереди,
и скрипачи ложились к пулеметам,
и пулеметы бились на груди.

Но что поделать, что поделать, если
атаки были в моде, а не песни?
Кто мог тогда их мужество учесть,
когда им гибнуть выпадала честь?

Едва затихли первые сраженья,
они рядком лежали. Без движенья.
В костюмах предвоенного шитья,
как будто притворяясь и шутя.

Редели их ряды и убывали.
Их убивали, их позабывали.
И все-таки под музыку Земли
их в поминанье светлое внесли,

когда на пятачке земного шара
под майский марш, торжественный такой,
отбила каблуки, танцуя, пара
за упокой их душ.
За упокой.

Помни, как гремели орудий раскаты,
Как в огне умирали солдаты
В сорок первом,
Сорок пятом –
Шли солдаты за правду на бой.

Помни, как земля содрогалась и слепла,
Как заря поднималась из пепла,
Гром орудий
Не забудем
Мы с тобой.

Помни: грозный смерч над землёй в небе синем –
Это чёрная смерть в Хиросиме,
В Хиросиме,
В небе синем –
Чёрный пепел в сердцах навсегда.

Помни, не забудь обожжённые лица –
Это может опять повториться.
Не забудем
Это, люди,
Никогда.

Помни, в нашей власти и грозы, и ветер,
Мы за счастье и слёзы в ответе,
На планете
Наши дети –
Поколение юных живёт...

Помни, чтоб шумели весенние всходы, –
Не забудь эти грозные годы!
Путь наш труден,
Встаньте, люди,
Жизнь зовёт!

От сердца к сердцу. Только этот путь
я выбрала тебе. Он прям и страшен.
Стремителен. С него не повернуть.
Он виден всем и славой не украшен.

Я говорю за всех, кто здесь погиб.
В моих стихах глухие их шаги,
их вечное и жаркое дыханье.
Я говорю за всех, кто здесь живет,
кто проходил огонь, и смерть, и лед,
я говорю, как плоть твоя, народ,
по праву разделенного страданья…

И вот я становлюся многоликой,
и многодушной, и многоязыкой.
Но мне же суждено самой собой
остаться в разных обликах и душах,
и в чьем-то горе, в радости чужой
свой тайный стон и тайный шепот слушать
и знать, что ничего не утаишь…

Все слышат всё, до скрытого рыданья…
И друг придет с ненужным состраданьем,
и посмеются недруги мои.

Пусть будет так. Я не могу иначе.
Не ты ли учишь, Родина, опять:
не брать, не ждать и не просить подачек
за счастие творить и отдавать.

…И вновь я вижу все твои приметы,
бессмертный твой, кровавый, горький зной,
сорок второй, неистовое лето
и все живое, вставшее стеной
на бой со смертью…

Прошла война, ушла за поворот.
В чехлах стоят гвардейские знамена.
И жизнь, и время движутся вперед,
Отстали только двадцать миллионов.

Остались в поле брани навсегда,
Легли живой дорогою Победы.
За нас легли, затем, чтоб никогда
Нам этой боли в жизни не изведать.

И память нам покоя не дает,
И совесть нас с тобой частенько гложет,
И тридцать лет, и триста лет пройдет,
Никто у нас войны забыть не сможет!

А тех, кто жив, кто чудом уцелел,
Сегодня мы, как чудо изучаем,
Но даже чуду, чуду есть предел –
Все реже их на улице встречаем.

Сквозь шторм свинца, сквозь ураган огня,
Сквозь смерть саму прошли, не зная брода.
Весь мир не может до сих пор понять, –
Как их хватило на четыре года!

Глядят на нас исчезнувшие роты,
Глядят на нас ушедшие полки,
Глядят на нас с надеждой и заботой:
Ну как мы тут, и что у нас за жизнь,
Куда идем семьею многоликой,
Готовы ль так же Родине служить,
Достойны ли истории великой?

Облака
Над землёй бушуют травы,
Облака плывут как павы.
А одно вон то, что справа, –
это я...
это я...
это я...
И мне не надо славы,

Ничего уже не надо
Мне и тем плывущим рядом,
Нам бы жить – и вся награда.
Нам бы жить,
нам бы жить,
нам бы жить –
А мы плывём по небу.

Эта боль не убывает.
Где же ты, вода живая?
Ах, зачем война бывает,
ах, зачем,
ах, зачем,
ах, зачем,
зачем нас убивают?..

А дымок над отчей крышей
Всё бледней, бледней и выше.
Мама, мама, ты услышишь
голос мой,
голос мой,
голос мой –
всё дальше он и тише...

Мимо слёз, улыбок мимо
Облака плывут над миром.
Войско их не поредело, –
облака,
облака,
облака...
И нету им предела!

…Я говорю с тобой под свист снарядов,
угрюмым заревом озарена.
Я говорю с тобой из Ленинграда,
страна моя, печальная страна…

Кронштадский злой, неукротимый ветер
в мое лицо закинутое бьет.
В бомбоубежищах уснули дети,
ночная стража встала у ворот.

Над Ленинградом – смертная угроза…
Бессонны ночи, тяжек день любой.
Но мы забыли, что такое слезы,
что называлось страхом и мольбой.

Я говорю: нас, граждан Ленинграда,
Не поколеблет грохот канонад,
и если завтра будут баррикады –
мы не покинем наших баррикад.

И женщины с бойцами встанут рядом,
и дети нам патроны поднесут,
и надо всеми нами зацветут
старинные знамена Петрограда.

Руками сжав обугленное сердце,
такое обещание даю
я, горожанка, мать красноармейца,
погибшего под Стрельною в бою.

Мы будем драться с беззаветной силой,
мы одолеем бешеных зверей,
мы победим, клянусь тебе, Россия,
от имени российских матерей!

Позарастали
Стежки-дорожки,
Где разбегались
Мы от бомбежки.

Позарастали
Мохом-травою
Окопы наши
Перед Москвою.

Водою черной
Полны землянки,
Где мы сушили
В тот год портянки.

Своей и вражьей
Полито кровью,
В тылу далеко
Ты, Подмосковье.

В тылу далеко…
А ныне, ныне –
Места иные,
Бои иные.

Не те, пожалуй,
И люди даже,
Но вера – та же,
Но клятва – та же.

Прямой ли, кружной,
Дорогой честной,
Дорогой трудной
Дойдем до места.

Дойдем, всей грудью
Вздохнем глубоко:
– Россия, братцы,
В тылу далеко…

Старый дуб-великан,
Чуть не в три обхвата,
Ты тянулся к облакам,
Зеленел когда-то.

Старый дуб-великан,
Ты бедняга просто!
Нету веток по бокам,
Только черный остов.

Ураган тебя не снес,
Буря не свалила.
Может быть, в одну из гроз
Молния спалила?

Нет, взобравшись на откос,
Ты, могуч и строен,
Боевую службу нес
И погиб, как воин.

Партизаны на привал
Шли к тебе с разведки,
Ты собой их прикрывал,
Наклоняя ветки.

Зеленеть бы до сих пор,
Зеленеть тебе бы,
Но в ветвях скрывал дозор
Ты под самым небом.

И глядел дозорный,
Будто с вышки горной.

Старый дуб-великан,
Чуть не в три обхвата,
Ты, спасая партизан,
Ранен был когда-то.

Летним утром ранним
Был смертельно ранен.

К чему такая канитель:
Кроить и лицевать…
Надену старую шинель –
На моду наплевать!

Она любой дохи теплей
И прибавляет сил,
Отец ведь был на фронте в ней,
Отец её носил.

Она почти что мне до пят,
И рукава длинны,
Но кто достанет из ребят
Шинель, шинель с войны?!

Всё! Решено!
Я в ней иду.
Я в школу в ней пошёл
И самый лучший день в году
В шинели той провёл.

Но дружным был наш пятый класс –
Никто не отставал.
На утро не узнаешь нас:
В шинелях класс шагал.

По снегу полы волоча,
Мы гордо в школу шли,
Мы и подумать в этот час
О боли не могли.

А мы несли её с собой:
Не все шинель нашли,
У всех отцы ушли на бой,
Не все назад пришли.

Как много было вас в пальто,
Ребята…
кто же знал…
И больше, в класс идя, никто
Шинель не надевал.

Время счастливой и скорбной слезы,
сладкого хмеля...
После войны, как после грозы,
птицы запели:
в горле
комок от нахлынувших слов –
радостных, горьких...
Дудин,
Гудзенко,
Луконин,
Орлов –
все в гимнастерках.

Как это вышло –
никто не поймет:
на пепелище
птица в победное утро поет
звонче и чище.

Стих,
принесенный оттуда, звучал
не для почета...
Новое время,
начало начал,
точка отсчета.

Взяли перо, отомкнули штыки,
мы – не мальчишки!
Первые споры по части строки,
первые книжки...

Разве мы думали, милый, с тобой:
сердце устанет,
новая молодость – с новой судьбой
следом нагрянет.

Новые вина из новой лозы,
новые цели...
После войны, как после грозы,
птицы запели...

К сердцу Родины руку тянет
трижды прбклятый миром враг.
На огромнейшем поле брани
кровь отметила каждый шаг.

О, любовь моя, жизнь и радость,
дорогая моя земля!
Из отрезанного Ленинграда
вижу свет твоего Кремля.

Пятикрылые вижу звезды,
точно стали еще алей.
Сквозь дремучий, кровавый воздух
вижу Ленинский Мавзолей.

И зарю над стеною старой,
и зубцы ее, как мечи.
И нетленный прах коммунаров
снова в сердце мое стучит.

Наше прошлое, наше дерзанье,
все, что свято нам навсегда, –
на разгром и на поруганье
мы не смеем врагу отдать.

Если это придется взять им,
опозорить свистом плетей,
пусть ложится на нас проклятье
наших внуков и их детей!

Даже клятвы сегодня мало.
Мы во всем земле поклялись.
Время смертных боев настало –
будь неистов. Будь молчалив.

Всем, что есть у тебя живого,
чем страшна и прекрасна жизнь
кровью, пламенем, сталью, словом, –
задержи врага. Задержи!

Давно в бою расчеты огневые.
Гудит земля, встревожена войной.
Идут на фронт подруги боевые,
И позади остался дом родной.

Полки врагов нарушили границы,
И над страной кружится воронье.
Мы как один должны сейчас сплотиться
И отстоять Отечество свое.

Родная армия послала за тобою
И назвала военною сестрой.
Спешите, девушки:
На грозном поле боя
Красноармеец ранен молодой.

Над ним летят испуганные птицы,
Он слышит грохот наших батарей,
Ты подползи, и дай ему напиться,
И в ближний тыл доставь его скорей.

Он не жалел ни крови и ни жизни,
Не отступал под натиском свинца.
И ты должна вернуть его Отчизне:
Как сына – матери, как армии – бойца.

Склонись над ним, ночей недосыпая.
Его тебе доверил твой народ.
И сделай все, подруга фронтовая,
Чтоб в строй бойцов вернулся патриот.

Родная армия послала за тобою
И назвала военною сестрой.
Спешите, девушки:
На грозном поле боя
Красноармеец ранен молодой.

Уж гаснет день, – я все еще стою
С отяжелевшею душою
И, молча думу думая, смотрю
На лес, что высится стеною.

Там, может, партизаны разожгли
Костер под вечер – пляшут ветки –
И «Дедушкины» смелые орлы
Сейчас вернулись из разведки.

Там на ночь, может быть, товарищ «Т»
Большое дело замышляет,
И чудится – я слышу в темноте,
Как храбрый саблю направляет.

Лес, лес, смотри, между тобой и мной
Кольцом железные ограды.
Но тело лишь в плену, а разум мой,
Мой дух не ведает преграды.

Свободный, он кружит в лесном краю,
Твои тропинки проверяет,
И лягу ль в ночь иль поутру встаю –
Меня твой голос призывает.

Лес, лес, ты все зовешь меня, звеня,
Качаясь в сумраке сосновом,
И учишь песням ярости меня,
И песням мщения суровым.

Лес, лес, как доля тяжела моя!
Как низок этот плен позорный!
Скажи, де верные мои друзья,
Куда их спрятал, непокорный?

Лес, лес, веди меня скорее к ним,
Оружье дай – отваги полный,
Умру, сразившись с недругом моим
И клятву чистую исполнив!

Даже если тебе не пятнадцать, а сорок,
Та былая война от тебя далека.
Только мнится, что движется время нескоро,
Время мчится, снимая года и века.

Для тебя это всё не судьба, а наука.
Это было. Когда это было? Давно.
Всё смешалось – Кутузов, Нахимов и Жуков,
Сталинград, Севастополь и Бородино.

А для нас, человеков двадцатого века,
Сталинград – это в сердце кровавая веха.
По ночам просыпаюсь – забыть не могу –
Друг хрипит, умирая на сером снегу.

Ещё фото и фильмы не все сожжены.
Ещё живы солдаты той страшной войны.
Век ещё не прошёл, но, не глядя назад,
Снова люди бездушно оружьем гремят.

Чья беспамятность? Чья роковая вина?
Ставя памятник горю на все времена,
Если входите в жизнь вы не ради наживы
И для вас ещё прошлые павшие живы;
Зачеркните бесстыдное слово «война».

Глянь на живых,
Пока они живые...
Запомни шрамы их и седину.
Их мужество в те годы грозовые
Спасло от рабства вольную страну.

Глянь на живых.
Запомни их награды,
Медали их и Славы ордена.
И помни:
Ничего-то им не надо,
Была бы вечно счастлива страна.

Глянь на живых.
Они ведь смерть встречали.
И смерть поныне снится им порой.
Они грустят,
Они скорбят ночами
О тех друзьях, что спят в земле сырой...

А сколько тех,
Чьи очи отглядели,
Чьи души отлюбили навсегда!
Они ушли в созвездия,
В метели,
В цветы,
Что украшают города.

Они ушли
И стали пылью пашен,
Что улеглась в накрапах грозовых...
Они живут!
Они – дыханье наше,
Они – сердца оставшихся в живых.

И помни ты,
Живой и невредимый,
Довольный положеньем и судьбой,
Что мы до той поры
Непобедимы,
Покамест память павшего с тобой!

Зачем рассказывать о том
Солдату на войне,
Какой был сад, какой был дом
В родимой стороне?
Зачем? Иные говорят,
Что нынче, за войной,
Он позабыл давно, солдат,
Семью и дом родной;
Он ко всему давно привык,
Войною научен,
Он и тому, что он в живых,
Не верит нипочем.
Не знает он, иной боец,
Второй и третий год:
Женатый он или вдовец,
И писем зря не ждет…
Так о солдате говорят.
И сам порой он врет:
Мол, для чего смотреть назад,
Когда идешь вперед?
Зачем рассказывать о том,
Зачем бередить нас,
Какой был сад, какой был дом.
Зачем?
Затем как раз,
Что человеку на войне,
Как будто назло ей,
Тот дом и сад вдвойне, втройне
Дороже и милей.
И чем бездомней на земле
Солдата тяжкий быт,
Тем крепче память о семье
И доме он хранит.
Забудь отца, забудь он мать,
Жену свою, детей,
Ему тогда и воевать
И умирать трудней.
Живем, не по миру идем,
Есть что хранить, любить.
Есть, где-то есть иль был наш дом,
А нет – так должен быть!

Вдаль идет за ротой рота,
Наши снайперы, стрелки,
Наша красная пехота,
Наши грозные полки.

Будет гаду туго-туго
Гад замечется по кругу,
Бей его по топям мшистым,
Бей фашиста!
Бей фашиста!
У дорог и без дорог
Бей, чтоб ног не уволок.

Не помажем по губам!
Заявляют летчики.
Мы ударим по зубам
Фашистских налетчиков.

По зубам ударим так
В строгой ярости атак,
Чтобы дрожь телá их била
Каждый раз, каждый раз,
Чтоб с овчинку небо было,
Искры сыпались из глаз,

Чтоб у зверя стала кислой,
Сбитой на бок морда.
Мы поможем!
Так танкисты
Заявляют твердо.

Бах! Бах! Бах! Бах!
Сталь гремит советская.
Вот «смирительных рубах»
Килограммы честные.

Проучить налетчиков!
Вторят пулеметчики.
Что еще сказать нам надо?
Что прибавить к этому?
Будем вместе гробить гада,
В свастику одетого!

Ну что с того, что я там был.
Я был давно. Я все забыл.
Не помню дней. Не помню дат.
Ни тех форсированных рек.

(Я неопознанный солдат.
Я рядовой. Я имярек.
Я меткой пули недолет.
Я лед кровавый в январе.
Я прочно впаян в этот лед –
я в нем, как мушка в янтаре.)

Но что с того, что я там был.
Я все избыл. Я все забыл.
Не помню дат. Не помню дней.
Названий вспомнить не могу.

(Я топот загнанных коней.
Я хриплый окрик на бегу.
Я миг непрожитого дня.
Я бой на дальнем рубеже.
Я пламя Вечного огня
и пламя гильзы в блиндаже.)

Но что с того, что я там был,
в том грозном быть или не быть.
Я это все почти забыл.
Я это все хочу забыть.
Я не участвую в войне –
она участвует во мне.
И отблеск Вечного огня
дрожит на скулах у меня.

(Уже меня не исключить
из этих лет, из той войны.
Уже меня не излечить
от той зимы, от тех снегов.
И с той землей, и с той зимой
уже меня не разлучить,
до тех снегов, где вам уже
моих следов не различить.)
Но что с того, что я там был!..

Ты не ходил еще, товарищ, по дорогам,
По которым прошла война,
По которым в молчании строгом
Трое суток идем мы без сна.

Ты не знаешь, как в вьюгу метельную
На привалах мы валимся в снег...
И какую тоску беспредельную
На войну несет человек...

Так и кажется - эта дорога –
Твой последний, предсмертный путь,
И что мы уж дошли до порога,
За которым - ничто и жуть.

Мы идем от усталости шатко
И мечтаем лишь об одном:
Чтоб навстречу попалась хатка –
Не сожженная и с огоньком.

Но кругом - только снег порошею,
Но кругом - только серая мгла...
Мы идем среди страшных и брошенных
Деревенек, сожженных дотла.

Но колонна идет... Упорная,
Растянувшись змеей на снегу,
Хоть качаясь, походкой неровною –
Но - вперед. И все ближе к врагу.

И дошли... когда стал уж поблескивать
На плече автомат-пистолет
От взвивающихся в окрестностях
Бело-лунных немецких ракет.

А в другом конце – пожарище
В красных заревах кровяных...
Никогда не забыть мне, товарищ,
Иллюминацию... передовых...

В великой русской кузнице за каменной горой
Стоит, гудит, работает заводик номерной.
Туда Василь Васильевич приходит чуть заря
И весело командует: «За дело, токаря!»

За горы за Уральские молва о нем идет,
А он себе работает и бровью не ведет.
Во всем Урале токаря, пожалуй, лучше нет.
Привет, Василь Васильевич, примите наш привет!

С глазами светло-синими, с кудрявой головой
Работает, старается гвардеец тыловой.
Фотографы газетные бегут его снимать.
Никто Василь Васильича не может обогнать.

В минуту получается готовая деталь,
На грудь ему повешена отличия медаль.
Девчата им любуются, подходят и молчат,
А он и не оглянется, не смотрит на девчат.

За горы за Уральские молва о нем идет,
А он себе работает и бровью не ведет.
Василию Васильичу всего тринадцать лет.
Привет, Василь Васильевич, примите наш привет!

Чем дальше в историю мчатся года,
Когда воевали за Родину деды,
Тем в памяти ярче сияет всегда
Бессмертие нашей великой Победы!

Её приближали в смертельных боях,
В бескрайнем небесном просторе,
В глубоком тылу, в партизанских лесах,
В фашистских застенках и в море.

Её приближали в боях под Москвой,
И у Сталинградской твердыни,
Под Курском, Смоленском, над славной Невой
Все подвиги живы доныне.

Новороссийск, Севастополь и Керчь,
Брестская крепость, Одесса…
Священный огонь бушевал, словно смерч,
Ради свободного мира, прогресса.

Ради Победы в Европу пошли
Солдаты великой России,
Они до рейхстага со славой дошли
И знамя Победы над ним водрузили.

Вечная Слава, герои, всем вам,
Тем, кто Отечество спас от фашизма.
Вечная слава отцам, сыновьям,
Вам благодарна родная Отчизна.

Девятого мая салют прогремел
Над нашей прекрасной столицей,
И каждый смеялся и плакал, и пел,
И счастьем Победы сияли все лица.

Чем дальше в историю мчатся года,
Когда воевали за Родину деды,
Тем в памяти ярче сияет всегда
Бессмертие нашей великой Победы!

Когда твоя тяжелая машина
Пошла к земле, ломаясь и гремя,
И черный столб взбешенного бензина
Поднялся над кабиною стоймя,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Разбитый и притиснутый к земле,
Конечно, ты не думал о мальчишке,
Который жил в Клину или Орле:
Как ты, не знавший головокруженья,
Как ты, он был упрям, драчлив и смел,
И самое прямое отношенье
К тебе, в тот день погибшему, имел.

Пятнадцать лет он медленно и твердо
Лез в небеса, упрямо сжав штурвал,
И все тобой не взятые рекорды
Он дерзкою рукой завоевал.
Когда его тяжелая машина
Перед посадкой встала на дыбы
И, как жестянка, сплющилась кабина,
Задев за телеграфные столбы,
Сжимая руль в огне последней вспышки,
Придавленный к обугленной траве,
Он тоже не подумал о мальчишке,
Который рос в Чите или в Москве…

Когда уже известно, что в газетах
Назавтра будет черная кайма,
Мне хочется, поднявшись до рассвета,
Врываться в незнакомые дома,
Искать ту неизвестную квартиру,
Где спит, уже витая в облаках,
Мальчишка – рыжий маленький задира,
Весь в ссадинах, веснушках, синяках.

Посмотри хорошенько на этот портрет
Русской девочки двух с половиною лет.

Быстрый Берег – лесная деревня звалась,
Та деревня, где жизнь у нее началась,
Где ее молодая крестьянская мать
Научила ходить и слова понимать.
Где ее Валентиной с рожденья назвали,
Где росла она, славная девочка Валя.

Посмотри хорошенько на этот портрет
Русской девочки двух с половиною лет.

Шоколадом маня, подзывая к себе,
Немец бил ее плетью, ночуя в избе,
Поднимал над землею за прядку волос,
Вырвал куклу из рук и с собою унес.

Это немцы ее «партизанкой» назвали,
Это немцы отца у нее расстреляли.

Разве сердце не скажет тебе: «Отомсти?»
Разве совесть не скажет тебе: «Не прости!»
Слышишь, матери просят: «Она не одна!
Отомсти за таких же других, как она!»

Посмотри и запомни, товарищ, портрет
Этой девочки двух с половиною лет.

Ныряет месяц в облаках.
Пора ложиться спать.
Дитя качая на руках,
Поет тихонько мать:

– Уснули ласточки давно,
И люди спят в домах.
Луна глядит в твое окно,
Нашла тебя впотьмах.

В саду деревья шелестят,
И говорят они:
Скворчата спят, галчата спят,
И ты, малыш, усни!

Усни, не бойся, – наша дверь
Закрыта на засов.
К нам не придет косматый зверь
Из сумрака лесов.

Не залетит орел сюда
С крутой своей скалы, –
Не вылетают из гнезда
В полночный час орлы.

Не смеет вражий самолет
Нарушить твой покой.
Ночное небо стережет
Надежный часовой.

Оберегают жизнь твою
И твой укромный дом
Твои друзья в любом краю, –
Их больше с каждым днем.

Они дорогу преградят
На всей земле войне.
Друзья надежные ребят –
Живут в любой стране.

Усни, – соседи спят давно.
Глядит луна в твое окно.
Спят под луной леса, поля.
Во сне рассвета ждет земля.

Возле полустанка
Травы шелестят,
Гусеницы танка
Мертвые лежат.

Черную машину
Лютого врага
Насмерть сокрушила
Русская рука.

Смелостью и сметкой
Кто тебя сберег,
Энская высотка,
Малый бугорок?

Пламенной любовью
Родину любя,
Кто своею кровью
Защитил тебя?

О тебе лишь сводка
Скажет между строк,
Энская высотка,
Малый бугорок.

Чуть заметный холмик.
Но зато весной
О тебе напомнит
Аромат лесной.

О тебе кузнечик
Меж высоких трав
Простучит далече,
Точно телеграф.

Девушка-красотка
О тебе споет,
Энская высотка.
Малый эпизод.

Песнями, цветами
Век отчизна-мать
Все не перестанет
Сына поминать.

Над вольным Дунаем,
Над славным Днепром
Душевные песни
Слагают о нем.
В нагорных лесах,
На просторе долин
Его вспоминают
И чех, и румын.

– Пылало село, –
Вспоминает хорват, –
Он кинулся в пламя,
Советский солдат!
Из хаты горящей,
Из дыма-огня
Он вынес, отважный,
Мальчонку – меня!

Словачка сказала:
– И мне он помог –
Озябшей, голодной
Дал хлеба кусок.
Назвал по-отцовски
Дочуркой своей.
Шутя подмигнул мне:
«Гляди веселей!»

Вздохнула румынка:
– Был яростный бой,
Меня от осколка
Прикрыл он собой...
Убит, он лежит
Под холмом у села.
Калина над ним
Поднялась – расцвела.

– Нет, – молвил болгарин,
Он жив, не убит!
Я видел его:
Он в дозоре стоит.
Стоит он в дозоре,
И зорок и смел,
Чтоб мир потревожить
Никто не посмел!

Крест-накрест синие полоски
На окнах съежившихся хат.
Родные тонкие березки
Тревожно смотрят на закат.

И пес на теплом пепелище,
До глаз испачканный в золе,
Он целый день кого-то ищет
И не находит на селе...

Накинув старый зипунишко,
По огородам, без дорог,
Спешит, торопится парнишка
По солнцу – прямо на восток.

Никто в далекую дорогу
Его теплее не одел,
Никто не обнял у порога
И вслед ему не поглядел.

В нетопленной, разбитой бане
Ночь скоротавши, как зверек,
Как долго он своим дыханьем
Озябших рук согреть не мог!

Но по щеке его ни разу
Не проложила путь слеза.
Должно быть, слишком много сразу
Увидели его глаза.

Все видевший, на все готовый,
По грудь проваливаясь в снег,
Бежал к своим русоголовый
Десятилетний человек.

Он знал, что где-то недалече,
Выть может, вон за той горой,
Его, как друга, в темный вечер
Окликнет русский часовой.

И он, прижавшийся к шинели,
Родные слыша голоса,
Расскажет все, на что глядели
Его недетские глаза.

Красный полощется флаг,
Кровью окрасив дату.
Слышишь, чеканя шаг,
Строем идут солдаты?

Не разрушается строй
Диким бомбежки гулом,
Залпом не оглушён
Траурных караулов.

Холод не страшен, зной –
Только забвенье ранит.
Этот бессмертный строй
В вечность шаг чеканит!

В прошлом – была война,
Взрывы, окопы, танки,
Братских могил стена,
Звёздных крестов останки.

Долгими были сны,
Тяжкими были мысли.
И – поднялись они,
Встали у обелисков!

Слышишь, стучат сердца,
Павших в кровавых битвах,
Дедушки и отца,
С нами сливаясь в ритмах?

Будто бы говорят:
Помните нас, ребята!
Наши сердца горят
Болью земной утраты.

Мы ведь для вас зажгли
Солнце Победы ясной.
Надо, чтоб знали мы:
Это всё – не напрасно!..

…Красный полощется флаг,
И не тускнеют даты.
Слышишь, чеканя шаг,
В вечность идут солдаты!

Не напрасно сложили песню
Мы про синий платочек твой
Вот блеснула в обойме тесной
Пуля, вылитая тобой...

Осенен боевым приказом,
Батальон продолжает бой
И врага повергает наземь
Пуля, пущенная тобой!

Сквозь свинцовые эти дали
Мы с тобою идем в поход,
И сверкнул на твоей медали
Солнца утреннего восход...

Как ты мало бываешь дома!
Сколько ты отдаешь труда!
Пролетают, тобой ведомы,
Быстроходные поезда.

Нет! Не только рукой мужскою
Вспахан наш безграничный край,
И, взлелеян твоей рукою,
Поднимается урожай...

Вот проходит состав тяжелый
И взлетает во тьме ночной
Не жалеет для немца тола
Партизанка товарищ мой!

По дороге, от дыма душной,
За бойцами проходишь ты.
Как не больно и как воздушно
Ты накладываешь бинты!

Мы черны от свинца и дыма,
Но боец улыбнется вдруг
Самой сильной, непримиримой,
Самой ласковой из подруг!

Мы гордимся тобой по праву!
И сегодня в кругу друзей
Возглашаем сердечно: слава
Русской женщине! Слава ей!

Ныряет месяц в облаках.
Пора ложиться спать.
Дитя качая на руках,
Поет тихонько мать:

– Уснули ласточки давно,
И люди спят в домах.
Луна глядит в твое окно,
Нашла тебя впотьмах.

В саду деревья шелестят,
И говорят они:
Скворчата спят, галчата спят,
И ты, малыш, усни!

Усни, не бойся, – наша дверь
Закрыта на засов.
К нам не придет косматый зверь
Из сумрака лесов.

Не залетит орел сюда
С крутой своей скалы, –
Не вылетают из гнезда
В полночный час орлы.

Не смеет вражий самолет
Нарушить твой покой.
Ночное небо стережет
Надежный часовой.

Оберегают жизнь твою
И твой укромный дом
Твои друзья в любом краю, –
Их больше с каждым днем.

Они дорогу преградят
На всей земле войне.
Друзья надежные ребят –
Живут в любой стране.

Усни, – соседи спят давно.
Глядит луна в твое окно.
Спят под луной леса, поля.
Во сне рассвета ждет земля.

Бдительность! Бдительность всюду, во всем!
Крепче язык за зубами держите,
В оба смотрите за хитрым врагом,
Зорче родное добро сторожите!

Чтоб враг не слушал у дверей,
Язык короче, глаз острей,
Лови лазутчиков-зверей,
Гляди, товарищ, в оба!

Бдительность! Бдительность прежде всего!
Свято храните военную тайну!
Не доверять, не болтать ничего
Людям чужим и прохожим случайным.

Бдительность! Бдительность это закон!
Пусть его знает и малый, и старый
Враг будет щупать нас с разных сторон,
Зорче храните заводы, амбары!

Бдительность! Бдительность всюду нужна:
Дома, на службе, в тылу и на фронте!
Нам замечать приказала страна
Точку малейшую на горизонте!

Бдительность! Бдительность всюду, во всем!
Зорче пути и мосты сторожите!
Бдительность! Бдительность ночью и днем!
Крепче язык за зубами держите.

Чтоб враг не слушал у дверей,
Язык короче, глаз острей,
Лови лазутчиков-зверей,
Гляди, товарищ, в оба!

Представьте: вы – мать. Вы – жена. Вы – невеста.
Ваш сын (муж/любимый) ушёл на войну,
И что с ним, и где он – увы, не известно.
Живой ли? Не ранен? В боях ли? В плену?

Представьте ребёнка. Морозы. Блокада.
Вы ищете хлеба кусок для мальца.
Вы – в поле сестра: из горящего ада
На хрупких плечах волочёте бойца.

Вы – старый хирург, что без сна и покоя
Латает, латает, латает солдат…
Вы – в Лагере Смерти, где горе людское
Умножено в сотни… Нет, в тысячи крат!

Вы пашете в поле. Вы – сельская баба –
Как лошадь, себя запрягаете в плуг.
Представьте себе, на мгновенье хотя бы,
Отчаянье, голод, смертельный испуг.

Почувствуйте сердцем и клеточкой каждой.
Задумайтесь крепко. Представьте хоть раз,
Что всё, что вам дорого, просто однажды
Война уничтожит, отнимет у вас.

Представьте парнишку. Простого солдата,
Чьё имя – над «Вечным огнём», на Стене.
И, может, поймёте... Поймёте когда-то,
Как страшно там было – на этой войне.

В деревушке семь избушек
Уцелело от войны,
В деревушке у старушек
На войну ушли сыны.

Все ушли…
Не все вернулись.
Очень долго не идут…
Спины старые согнулись,
А старушки ждут и ждут.
С почтальоном, старым дедом,
Долго-долго говорят…

В майский праздник – День Победы
Утром строится отряд.
От деревни очень близко
Есть полянка, а на ней
Два печальных обелиска –
Память тех суровых дней.

Здесь гремели канонады,
Танки вражеские шли,
Партизаны и солдаты
Здесь за Родину легли.

Деревушку защитили,
Отстояли всю страну,
Всем полянкам возвратили
И покой, и тишину.

Вот окоп зарос травою,
В касках птицы гнёзда вьют,
Вечной памятью живою
Обелиски здесь встают.

Седоусого солдата
Тихо слушает отряд –
Он сражался здесь когда-то,
Ордена на нём горят.

Не угаснет, не завянет
Луч звезды, салют цветов.
Пионеры шаг чеканят:
– Будь готов!
– Всегда готов!

Что ты знаешь, сынок, о войне,
О приказе: «Ни шагу назад!»;
О притихшей огромной стране,
В одночасье увидевшей ад?…

О ненужной погибели рот,
Безоружными брошенных в бой,
И о том, как советский народ
Жил всеобщей суровой судьбой?…

Как ты судишь, сынок, о войне?
По страстям голливудских кино,
Где герой на кровавой стерне
Остаётся в живых всё равно?

Где не больно от ранивших пуль,
Где не кончится боезапас?…
Но кошмарный июнь и июль –
Он не янки коснулся, а нас!

Закрутился в жгуты суховей
Над полями сгоревших хлебов,
И казались руины церквей
Воплощеньем Великих Гробов.

Называли войну «мировой» –
Это правда, … но всё-таки знай:
В одиночку мы бились за свой
Разорённый, истерзанный край.

Ты мне можешь поверить, сынок –
Нам пришлось защищаться самим.
А вот Гитлер не был одинок –
Много стран потянулось за ним.

Но развеяли русские смрад,
Осквернявший леса и луга…
И бросал Незабвенный Парад,
К Мавзолею знамёна врага!

В череде смертоносных атак
Мы Немеркнущий Май обрели…
Покорённый и сникший Рейхстаг –
Это гордость советской земли!

На пороге двадцатой весны
Снятся людям хорошие сны.
Снятся грозы, и летний день,
И застенчивая сирень.

Снятся фильм и ночная звезда,
И целинные поезда,
Пальма снится, и горный грот,
Снится легкий, как пух, зачет.

Снится все: и свиданья час,
И смешинки любимых глаз,
Снятся матчи и гул ракет,
Даже дети, которых нет.

На пороге двадцатой весны
Мне не снились такие сны.
В эту пору в тугих бинтах
Я валялся в госпиталях.

Снов не видел тогда ни я,
Ни гвардейцы – мои друзья.
Потому, что под тяжкий гром
Спали люди чугунным сном.

Но хотя мы там не могли
Видеть этих хороших снов,
Мы их все для вас сберегли,
Пронеся сквозь огни боев.

Донесли в вещевых мешках
Вместе с кладью простой своей.
Вот вам вздох и сирень в цветах –
Вам по двадцать и вам нужней!

Далеко позади война.
Нынче мир над страной и весна…
В переулках садов аромат,
Спят ребята, девчата спят.

Спят под звездами всей страны,
Им хорошие снятся сны.
Спите! Добрый привет вам шлю,
Я вас очень сейчас люблю!

Был он рыжим, как из рыжиков рагу.
Рыжим, словно апельсины на снегу.
Мать шутила, мать веселою была:
«Я от солнышка сыночка родила...»

А другой был черным-черным у нее.
Черным, будто обгоревшее смолье.
Хохотала над расспросами она, говорила:
«Слишком ночь была черна...»

В сорок первом, в сорок памятном году
Прокричали репродукторы беду.
Оба сына, оба-двое, соль Земли,
Поклонились маме в пояс и ушли...

Довелось в бою почуять молодым
Рыжий бешеный огонь и черный дым,
Злую зелень застоявшихся полей,
Серый цвет прифронтовых госпиталей.

Оба сына, оба-двое, два крыла,
Воевали до Победы. Мать ждала.
Не гневила, не кляла она судьбу.
Похоронка обошла ее избу.

Повезло ей, привалило счастье вдруг.
Повезло одной на три села вокруг.
Повезло ей, повезло ей, повезло! –
Оба сына воротилися в село.

Оба сына, оба-двое, плоть и стать...
Золотистых орденов не сосчитать.
Сыновья сидят рядком – к плечу плечо.
Ноги целы, руки целы – что еще?

Пьют зеленое вино, как повелось...
У обоих изменился цвет волос.
Стали волосы – смертельной белизны...
Видно, много белой краски у войны.

Постарела мать за много лет,
А вестей от сына нет и нет.
Но она всё продолжает ждать,
Потому что верит, потому что мать.

И на что надеется она?
Много лет, как кончилась война.
Много лет, как все пришли назад,
Кроме мёртвых, что в земле лежат.

Сколько их в то дальнее село,
Мальчиков безусых, не пришло.
…Раз в село прислали по весне
Фильм документальный о войне,
Все пришли в кино – и стар, и мал,
Кто познал войну и кто не знал,
Перед горькой памятью людской
Разливалась ненависть рекой.

Трудно было это вспоминать.
Вдруг с экрана сын взглянул на мать.
Мать узнала сына в тот же миг,
И пронёсся материнский крик;
– Алексей! Алёшенька! Сынок! –
Словно сын её услышать мог.

Он рванулся из траншеи в бой.
Встала мать прикрыть его собой.
Всё боялась – вдруг он упадёт,
Но сквозь годы мчался сын вперёд.

– Алексей! – кричали земляки.
– Алексей! – просили, – добеги!..
Кадр сменился. Сын остался жить.
Просит мать о сыне повторить.

И опять в атаку он бежит.
Жив-здоров, не ранен, не убит.
– Алексей! Алёшенька! Сынок! –
Словно сын её услышать мог…

Дома всё ей чудилось кино…
Всё ждала, вот-вот сейчас в окно
Посреди тревожной тишины
Постучится сын её с войны.

Весна, Победа, Родина, Народ –
Слова дороже сыщутся едва ли,
Мы с этими словами шли вперёд,
Мы с этими словами погибали.

Мы пали, укрепляя плоть земли,
Вошли, как сваи, в русские равнины,
Дорогою Победы пролегли
До самого проклятого Берлина!

И не вернулись мы домой, назад,
Просрочили заветные свиданья,
И выплакали матери глаза,
И высохли невесты в ожиданьи…

Но наш огонь бесследно не угас,
Жизнь, как известно, вечное движенье,
И пробил час, и мы воскресли в вас,
Вы – наша память, наше продолженье!

Мы верим в вас! Мы знаем, что не зря
За ваше счастье шли навстречу смерти,
Хоть между нами, честно говоря,
Так не хотелось умирать, поверьте!

Ведь многие из нас моложе вас,
Мы из-за школьной парты в строй вставали,
На фронте мы взрослели каждый час,
Там нам на возраст скидки не давали.

Хотели мы допеть, дотанцевать,
Дожить и доучиться так хотели,
Невест своих хоть раз поцеловать,
Ведь многие и это не успели.

Как вы, такими мы хотели быть,
И вам за нас шагать по всей Планете,
За нас дожить, достроить, долюбить
И в будущем за прошлое ответить!..

Одна в пути катила нас волна,
Одни и те же званья нас венчали.
Мы те, кого взяла еще война
Перед войной или в ее начале.

Двадцатый год и двадцать первый год,
Что встали по тревоге на рассвете.
А следом бодро выступил в поход
Двадцать второй. И сразу – двадцать третий.

Чтобы Россию вызволить свою,
Чтоб не увидеть Родину распятой,
Безусые, стояли мы в строю –
Двадцать четвертый год и двадцать пятый.

Рожденные в гражданскую войну,
Или чуть раньше, или чуть позднее...
Слились дороги разные – в одну,
И все отныне связывалось с нею.

...Откуда мы? Мы вышли из войны.
В дыму за нами стелется дорога.
Мы нынче как-то ближе быть должны:
Ведь нас осталось в мире так немного.

Шли по войне, шли по великой всей,
И в сорок первом шли, и в сорок третьем,
И после. И теряли мы друзей,
Не зная, что таких уже не встретим.

Но навсегда нам памятью дано
Их видеть сквозь разрывы, в отдаленье.
Мои друзья, которых нет давно,
Они и нынче – наше поколенье.

Все в жизни с ними было пополам.
Мы все – одно! И нет прочнее сплава.
И с песнею далекой по полям –
Прислушайся! – проходит наша слава.

Не тем, что полстолетья будут сцены
изображать солдатский наш уют;
не тем, что в двадцать два узнали цену
тому, что люди в сорок узнают;

не сединой, что, может, слишком рано
легла походной пылью на виски,
когда мы, жизнь примерив на броски,
считали мины, не считая раны;

не славой, что пришла к нам неспроста:
на бланках похоронного листа,
на остриях штыков под Балаклавой,
в огнях ракет рождалась наша слава;

ни даже тем, что, выйдя в путь тернистый,
мы научились жертвовать собой.
Мы тем гордимся, что последний выстрел
завещан нам отцовскою судьбой.

Гордимся мы, что в наш двадцатый век, –
на той земле, где дни не дни, а даты, –
в семнадцатом родился человек
с пожизненною метрикой солдата.

Гордимся мы, быть может, даже тем,
что нам о нас не написать поэм.
И только ты, далёкий правнук мой,
поймёшь, что рамка с чёрною каймой
нам будет так узка и так мала,
что выйдем мы из бронзы, из стекла,
проступим солью,
каплею, росой
на звёздном небе –
светлой полосой.

Я в дом вошел, темнело за окном,
Скрипели ставни, ветром дверь раскрыло, –
Дом был оставлен, пусто было в нем,
Но все о тех, кто жил здесь, говорило.

Валялся разный мусор на полу,
Мурлыкал кот на вспоротой подушке,
И разноцветной грудою в углу
Лежали мирно детские игрушки.

Там был верблюд, и выкрашенный слон,
И два утенка с длинными носами,
И дед-мороз – весь запылился он,
И кукла с чуть раскрытыми глазами.

И даже пушка с пробкою в стволе,
Свисток, что воздух оглашает звонко,
А рядом, в белой рамке, на столе,
Стояла фотография ребенка…

Ребенок был с кудряшками, как лен,
Из белой рамки, здесь, со мною рядом,
В мое лицо смотрел пытливо он
Своим спокойным, ясным синим взглядом…

Стоял я долго, каску наклоня,
А за окном скрипели ставни тонко.
И Родина смотрела на меня
Глазами белокурого ребенка.

Зажав сурово автомат в руке,
Упрямым шагом вышел я из дома
Туда, где мост взрывали на реке
И где снаряды ухали знакомо.

Я шел в атаку, твердо шел туда,
Где непрерывно выстрелы звучали,
Чтоб на земле фашисты никогда
С игрушками детей не разлучали.

Родина, моя родина,
Белые облака.
Пахнет чёрной смородиной
Ласковая рука.

Тишь твоя заповедная
Грозами не обкатана,
Высветлена поэтами,
Выстрадана солдатами.

Выкормила, не нянчила
И послала их в бой.
Русые твои мальчики
Спят на груди сырой.

Вишнею скороспелою
Вымазано лицо.
Мальчики сорок первого
Выковались в бойцов.

Бронзовые и мраморные
Встали по городам,
Как часовые ранние,
Как по весне – вода!

Что по лесам аукают
Бабушки из невест?
Вот запыхались с внуками,
Памятник – наперерез.

Имени и фамилии
Можете не искать,
Братски похоронили
Ягоды у виска.

Кто-то венок оставил,
Может быть, постоял.
Кто-то опять прославил
Звёзды и якоря.

Знай же, что б ты ни делала,
Если придёт беда,
Мальчики сорок первого
Бросятся в поезда.

Сколько уж ими пройдено?
Хватит и на века!
Родина, моя родина,
Чистые берега!

Сыновья, стали старше вы павших отцов.
Потому что на марше – любой из бойцов,
Потому что привалы годам не даны.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.

Не чернила, а кровь запеклась на земле,
Где писала любовь свою повесть в седле.
Этой повести строки поныне красны.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.

В вашем возрасте мы возглавляли полки,
Отсвет звёздности падал на наши клинки.
Опустили нас в землю, как в саблю ножны.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.

Мы не знали испуга пред чёрной молвой
И своею за друга клялись головой.
И отцов не позорили мы седины.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.

Все, что мы защищали, и вам защищать,
Все, что мы завещали, и вам завещать,
Потому что свобода не знает цены.
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.

Нужно вам, как нагорью, далёко смотреть,
Волноваться, как морю, как звёздам, гореть
Будьте долгу верны, добрым думам верны
Вы о нас, сыновья, забывать не должны.

Ты зайдешь в любую хату,
Ты заглянешь в дом любой –
Всем, чем рады и богаты,
Мы поделимся с тобой.

Потому что в наше время,
В дни войны, в суровый год,
Дверь открыта перед всеми,
Кто воюет за народ.

Кто своей солдатской кровью
Орошает корни трав
У родного Приднепровья,
У донецких переправ.

Никакое расстоянье
Между нами в этот час
Оторвать не в состоянье,
Разлучить не в силах нас.

Ты готовил пушки к бою,
Ты закапывался в снег –
В Сталинграде был с тобою
Каждый русский человек.

Ты сражался под Ростовом,
И в лишеньях и в борьбе
Вся Россия добрым словом
Говорила о тебе.

Ты вступил на Украину,
Принимая грудью бой,
Шла, как мать идет за сыном,
Вся Россия за тобой.

Сколько варежек связали
В городах и на селе,
Сколько валенок сваляли, –
Только был бы ты в тепле.

Сколько скопленных годами
Трудовых своих рублей
Люди честные отдали, –
Только стал бы ты сильней.

Землю эту, нивы эти
Всей душой своей любя,
Как бы жили мы на свете,
Если б не было тебя?!

Она погибла, как играла,
С улыбкой детской на лице.
И только ниточка кораллов
Напоминала о конце.

Подходит ночь. Я вижу немца,
Как молча он ее пытал.
Как он хозяйским полотенцем
Большие руки вытирал.

И вижу я в часы ночные,
Когда смолкают голоса,
Его холодные, пустые,
Его стеклянные глаза.

Как он пошел за нею следом,
Как он задвижку повернул,
Как он спокойно пообедал,
И как спокойно он уснул.

И ходит он, дома обходит,
Убьет, покурит и уснет,
Жене напишет о погоде,
Гостинцы дочери пошлет.

И равнодушные, сухие,
Его глаза еще глядят.
И до утра не спит Россия,
И до утра бойцы не спят,

И жадно вглядываясь в темень,
Они ведут свой счет обид,
И не один уж мертвый немец
В земле окаменелой спит.

Но говорят бойцы друг другу,
Что немец тот – еще живой,
С крестом тяжелым за заслугу,
С тяжелой тусклой головой,

В пустой избе, над ржавым тазом
Он руки вытянул свои
И равнодушно рыбьим глазом
Глядит на девушку в крови.

Глаза стеклянные, пустые
Не выражают ничего.
И кажется, что вся Россия
В ночном дозоре ждет его.

Я говорю, держа на сердце руку,
так на присяге, может быть, стоят.
Я говорю с тобой перед разлукой,
страна моя, прекрасная моя.

Прозрачное, правдивейшее слово
ложится на безмолвные листы.
Как в юности, молюсь тебе сурово
и знаю: свет и радость – это ты.

Я до сих пор была твоим сознаньем.
Я от тебя не скрыла ничего.
Я разделила все твои страданья,
как раньше разделяла торжество.

…Но ничего уже не страшно боле,
сквозь бред и смерть сияет предо мной
твое ржаное дремлющее поле,
ущербной озаренное луной.

Еще я лес твой вижу и на камне,
над безымянной речкою лесной,
заботливыми свернутый руками
немудрый черпачок берестяной.

Как знак добра и мирного общенья,
лежит черпак на камне у реки,
а вечер тих, не слышно струй теченье,
и на траве мерцают светляки…

О, что мой страх, что смерти неизбежность,
испепеляющий душевный зной
перед тобой – незыблемой, безбрежной,
перед твоей вечерней тишиной?

Умру, – а ты останешься как раньше,
и не изменятся твои черты.
Над каждою твоею черной раной
лазоревые вырастут цветы.

И к дому ковыляющий калека
над безымянной речкою лесной
опять сплетет черпак берестяной
с любовной думою о человеке…

Нет, не в этом городе
Я, ребята, рос.
Не по этим улицам
Я знамёна нёс.

По знакомой площади
В городе родном
Проходил недавно я
Со своим звеном.

Здесь в апреле месяце
Только сходит лёд,
А у нас на праздниках
Всё вокруг цветёт.

Клёны распускаются
В парке городском.
Можно днём по улице
Бегать босиком.

Облака весенние
Ходят над рекой.
Здесь у вас, товарищи,
Нет весны такой.

Только в нашем городе
Теперь не до весны –
Улицы разрушены,
Клёны сожжены.

Молодые кустики
Зацветут в саду.
По знакомой улице
Я ещё пройду!

По знакомым улицам
Родного городка
С песнями победными
Двинутся войска.

Я до самой пристани
Добегу бегом,
Обнимусь с танкистами,
Оглянусь кругом.

Вот она, знакомая,
Шумная река,
А над ней весенние
Ходят облака.

Мой сын родной! Прильни к земле скорей,
Услышь
Слезами залитое слово!
Мой сын родной! У матери твоей
Теперь ни хлеба, ни земли, ни крова.

Пришли они, как черная чума,
Пришли
И кровью нашей упивались:
Забрали скот и подожгли дома,
Над старым и над малым надругались.

Где день, где ночь скитаюсь я одна
По выжженным лесам и перелескам...
Мой сын родной! А где ж твоя жена?
Мой сын родной! А где ж моя невестка!

Сграбастали, схватили у двора
Погаными разбойными руками;
Глумилися до самого утра,
А там прощай! прикончили штыками.

Погибла сиротинушка твоя,
Замученная мукою жестокой…
Ее в могиле положила я
Лицом к тебе, лицом туда к востоку.

Прильни к земле, и сквозь смертельный бой,
Твоя душа услышит молодая,
Как плачет по тебе ее любовь,
Как плачет кровь, невинно пролитая.

Услышь, мой сын, и первым будь в бою,
Круши, карай неистовую силу!
За всех за нас, за родину свою,
За эту безответную могилу.

Уничтожай поганое зверье,
Пали огнем, дави его машиной!
И в том благословение мое,
Которое навеки нерушимо.

Было много светлых комнат,
А теперь темно,
Потому что может бомба
Залететь в окно.

Но на крыше три зенитки
И большой снаряд,
А шары на тонкой нитке
Выстроились в ряд.

Спи, мой мальчик, спи, любимец.
На дворе война.
У войны один гостинец:
Сон и тишина.

По дороге ходят ирод,
Немец и кощей,
Хочет он могилы вырыть,
Закопать детей.

Немец вытянул ручища,
Смотрит, как змея.
Он твои игрушки ищет,
Ищет он тебя,

Хочет он у нас согреться,
Душу взять твою,
Хочет крикнуть по-немецки:
«Я тебя убью».

Если ночью все уснули,
Твой отец не спит.
У отца для немца пули,
Он не проглядит,

На посту стоит, не дышит –
Ночи напролет.
Он и писем нам не пишет
Вот уж скоро год,

Он стоит, не спит ночами
За дитя свое,
У него на сердце камень,
А в руке ружье.

Спи, мой мальчик, спи, любимец.
На дворе война.
У войны один гостинец:
Сон и тишина.

Когда на выжженном плато
Лежал я под стеной огня,
Я думал: слава богу, что
Ты так далеко от меня,
Что ты не слышишь этот гром,
Что ты не видишь этот ад,
Что где-то в городе другом
Есть тихий дом и тихий сад,
Что вместо камня – там вода,
А вместо грома – кленов тень
И что со мною никогда
Ты не разделишь этот день.

Но стоит встретиться с тобой, –
И я хочу, чтоб каждый день,
Чтоб каждый час и каждый бой
За мной ходила ты, как тень.
Чтоб ты со мной делила хлеб,
Делила горести до слез.
Чтоб слепла ты, когда я слеп,
Чтоб мерзла ты, когда я мерз,
Чтоб страхом был твоим – мой страх,
Чтоб гневом был твоим – мой гнев,
Мой голос – на твоих губах
Чтоб был, едва с моих слетев,
Чтоб не сказали мне друзья,
Все разделявшие в судьбе:
– Она вдали, а рядом – я,
Что эта женщина тебе?
Ведь не она с тобой была
В тот день в атаке и пальбе.
Ведь не она тебя спасла, –
Что эта женщина тебе?
Зачем теперь все с ней да с ней,
Как будто, в горе и беде
Всех заменив тебе друзей,
Она с тобой была везде?

Чтоб я друзьям ответить мог:
– Да, ты не видел, как она
Лежала, съежившись в комок,
Там, где огонь был как стена.
Да, ты забыл, она была
Со мной три самых черных дня,
Она тебе там помогла,
Когда ты вытащил меня.
И за спасение мое,
Когда я пил с тобой вдвоем,
Она – ты не видал ее –
Сидела третьей за столом.

Вот здесь он шел. Окопов три ряда.
Цепь волчьих ям с дубовою щетиной.
Вот след, где он попятился, когда
Ему взорвали гусеницы миной.

Но под рукою не было врача,
И он привстал, от хромоты страдая,
Разбитое железо волоча,
На раненую ногу припадая.

Вот здесь он, все ломая, как таран,
Кругами полз по собственному следу
И рухнул, обессилевший от ран,
Купив пехоте трудную победу.

Уже к рассвету, в копоти, в пыли,
Пришли еще дымящиеся танки
И сообща решили в глубь земли
Зарыть его железные останки.

Он словно не закапывать просил,
Еще сквозь сон он видел бой вчерашний,
Он упирался, он что было сил
Еще грозил своей разбитой башней.

Чтоб видно было далеко окрест,
Мы холм над ним насыпали могильный,
Прибив звезду фанерную на шест –
Над полем боя памятник посильный.
Когда бы монумент велели мне
Воздвигнуть всем погибшим здесь, в пустыне,
Я б на гранитной тесаной стене
Поставил танк с глазницами пустыми;

Я выкопал его бы, как он есть,
В пробоинах, в листах железа рваных, –
Невянущая воинская честь
Есть в этих шрамах, в обгорелых ранах.

На постамент взобравшись высоко,
Пусть как свидетель подтвердит по праву:
Да, нам далась победа нелегко.
Да, враг был храбр.
Тем больше наша слава.

Трубы трубят,
Барабаны гремят –
На площади Красной
Военный парад.
Печатая шаг
У кремлёвской стены
Идут офицеры
Российской страны.

Проходят гвардейцы
В равнении строгом.
Знамёна гвардейские
Помнят о многом.
Их, словно солдат,
Опалила война.
Недаром сияют
На них ордена.

Идут моряки
По звенящей брусчатке –
Как белые чайки,
Взлетают перчатки.
За ними десанта
Ряды боевые,
Береты, как небо,
У них голубые.

Где раньше когда-то
Стучали тачанки,
Рядами проходят
«Катюши» и танки.
Ракеты и пушки
Везут тягачи.
Смотрите, какие
Они силачи!

Проходят наследники
Дедовской славы,
Защитники нашей
Советской державы.
И с ними на марше –
Суворовцы наши!
И с ними на марше –
Нахимовцы наши!

Надраены бляхи,
Сияют мундиры.
Отличные будут
Из них командиры!
И адмиралы,
И генералы!
А может быть,
Маршалов будет
Немало!

Ах, вспомни, мама, вспомни, мама,
Избу промерзшую насквозь!
Ах, сколько с нами, сколько с нами
Тебе увидеть довелось!..

Метельный ветер бьет с налета.
А ты, сквозь снег бредя едва,
Везешь на санках из болота
Ольху сырую на дрова.

Сама – тягло,
Сама – возница.
Заботам вдовьим нет конца.
Иссякла соль,
И нет мучицы,
И для козы в обрез сенца.

Война явилась к нам без спроса.
И не забыть мне, мама, нет,
Как приносила ты с покоса
Нам свой, положенный, обед.

Троих растила малолеток.
Нужда сушила, гнула, жгла,
Но были сыты мы, одеты
И в стужу лютую согреты…
Ты все умела, все могла!

На все ума и сил хватало!
А в день начальный сентября
Ты вся от радости сияла,
Когда нас в школу провожала:
«Учитесь лучше», – говоря.

Жена погибшего солдата,
Познав всю горечь тех годов,
Великой матерью была ты,
Опорой тыла и фронтов!

Тебе ль, о мама, не гордиться
Хоть и суровою судьбой!..
Взгляни, как нива колосится
В полях, ухоженных тобой!

Спасибо, российские женщины, вам
И вашим умелым и нежным рукам.
Они золотые, как солнце, всегда,
Нам маминых рук не забыть никогда!

Что в сердце нашем самое святое?
Навряд ли надо думать и гадать.
Есть в мире слово самое простое
И самое возвышенное – Мать!

Завтра крепче, чем сегодня,
И грознее, чем вчера,
Бей фашистское отродье
От утра и до утра!

От зари и до зари
Думой пламенной гори:
Как бы больше истребить
Сволочи немецкой,
Что не могут фрицы жить
На земле советской!

Чтоб от страха им, от боли
Только выть, выть, выть,
Что их надо смертным боем
Истреблять, бить, бить!

Нам других законов нету
Фриц зверь, волк, волк,
Сжить со свету сволочь эту
Наш долг, долг, долг!

Нам день во мгле,
Ночь висит громадиной,
Если ходит по земле,
По советской гадина!

С ней хлеб не в хлеб,
С ней соль не соль!
Так рвись же, гнев,
В штык, в снаряд, в бусоль!

Гад на сенокосах спит,
Ползает по краю...
Пусть гнев кипит,
Ярость обжигает!

Гляди, смотри:
Родина большая,
Если слезы есть сотри,
Нам они мешают:

Метко целить, лучше бить,
Крепче ворогов губить!
Так бей зверей
Справа или слева
Силой ярости твоей,
Всею силой гнева!

Бей фашистское отродье
От утра и до утра,
Завтра крепче, чем сегодня,
И грознее, чем вчера!

Мы папу не видели
Очень давно,
С тех пор
Как на улицах
Стало темно…

Маме работать
Вечернюю смену.
Мама ушла,
Поручила мне Лену.

Мы с Ленкой одни
Остаёмся в квартире.
Вдруг входит военный
В зелёном мундире.

– К кому вы пришли? –
Я спросил у майора. –
Мама с работы
Вернётся не скоро.

Вдруг – я смотрю –
Он бросается к Ленке,
Поднял её,
Посадил на коленки.

Он и меня тормошит
Без конца:
– Что ж ты, сынок,
Не узнаешь отца?

Я майора обнимаю,
Ничего не понимаю:
– Вы на папу не похожи!
Посмотрите – он моложе!.. –
Вынул я портрет из шкапа –
Посмотрите – вот мой папа!

Он смеётся надо мной:
– Ах ты Петька, мой родной!

Потом он как начал
Подкидывать Ленку…
Я испугался:
Ударит об стенку!

Мы с мамой
И с Леной
Теперь не одни:
Папа вернулся к нам
В майские дни.

Меж стиснутых пальцев желтела солома,
Поодаль валялся пустой автомат,
Лежал на задворках отцовского дома
Осколком гранаты убитый солдат.

Бойцы говорили, не то совпаденье,
Не то человеку уж так повезло,
Что ранней зарей в полосе наступленья
Увидел гвардеец родное село.

Чье сердце не дрогнет при виде знакомой
До боли, до спазмы родной стороны!
И тяжесть становится вдруг невесомой,
И разом спадает усталость войны!

Что значили парню теперь километры?!
Ждала его встреча с семьей на войне,
В лицо ему дули родимые ветры,
И, кажется, сил прибавлялось вдвойне!

Но нет, не сбылось... Громыхнула граната...
Капризен солдатской судьбы произвол:
Две тысячи верст прошагал он до хаты,
А двадцать шагов – не сумел... не дошел...

Меж стиснутых пальцев солома желтела,
Поодаль валялся пустой автомат...
Недвижно навеки уснувшее тело,
Но все еще грозен убитый солдат!

И чудилось: должен в далеком Берлине
Солдат побывать, и, как прежде в бою,
Он будет сражаться, бессмертный отныне,
Бок о бок с друзьями шагая в строю.

За мысли такие бойцов не судите,
Пускай он в Берлин и ногой не ступил,
Но в списках победных его помяните –
Солдат эту почесть в боях заслужил!

Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
А как зовут, забыл его спросить.

Лет десяти-двенадцати. Бедовый,
Из тех, что главарями у детей,
Из тех, что в городишках прифронтовых
Встречают нас как дорогих гостей.

Машину обступают на стоянках,
Таскать им воду вёдрами – не труд,
Приносят мыло с полотенцем к танку
И сливы недозрелые суют…

Шёл бой за улицу. Огонь врага был страшен,
Мы прорывались к площади вперёд.
А он гвоздит – не выглянуть из башен, –
И чёрт его поймёт, откуда бьёт.

Тут угадай-ка, за каким домишкой
Он примостился, – столько всяких дыр,
И вдруг к машине подбежал парнишка:
– Товарищ командир, товарищ командир!
Я знаю, где их пушка. Я разведал…
Я подползал, они вон там, в саду…
– Да где же, где?.. – А дайте я поеду
На танке с вами. Прямо приведу.

Что ж, бой не ждёт. – Влезай сюда, дружище! –
И вот мы катим к месту вчетвером.
Стоит парнишка – мины, пули свищут,
И только рубашонка пузырём.

Подъехали. – Вот здесь. – И с разворота
Заходим в тыл и полный газ даём.
И эту пушку, заодно с расчётом,
Мы вмяли в рыхлый, жирный чернозём.

Я вытер пот. Душила гарь и копоть:
От дома к дому шёл большой пожар.
И, помню, я сказал: – Спасибо, хлопец! –
И руку, как товарищу, пожал…

Был трудный бой. Всё нынче, как спросонку,
И только не могу себе простить:
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, забыл его спросить.

Его не раз встречали вы
Закатною порой
С гармошкой над причалами
Над светлою Невой.

Идет вечерним городом,
Улыбки шлет друзьям,
А то вдруг переборами
Пройдется по ладам.

Гулял в рубашке шелковой
Веселый гармонист.
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».

Но вот войной нагрянула
Фашистская орда,
Он защищать отправился
Поля и города.

Пел песенки походные,
В сраженьях первым был,
Он гнезда пулеметные
Гранатами громил.

Ходил в атаки грозные
Веселый гармонист,
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».

В бою, навылет раненный,
Скомандовал: «Вперед!»
И, крикнув: «В бой за Родину!» –
Упал на пулемет.

А в госпитале утром он,
Едва набрался сил,
Баян свой перламутровый
С улыбкой попросил.

И заиграл походную
Веселый гармонист,
С Васильевского острова,
С завода «Металлист».

Ему все удивляются,
Сиделки сбились с ног:
То песней заливается,
То просится в свой полк.

Однажды утром раненых
Полковник навестил.
– Откуда ты, отчаянный? –
Он ласково спросил.

Ему ответил с гордостью
Веселый гармонист:
– С Васильевского острова,
С завода «Металлист».

Не мы стрельбу открыли. Не мы на них напали.
О, страшный сорок первый, пронзивший души год –
Нашествие взбешённой, клеймёной черной стали,
Зачёркнутый крестами июньский небосвод!..

В каких томах опишешь, какой измерить мерой
Все беды, все несчастья и тяжести невзгод,
Страданья миллионов, мильонные потери –
Все то, что пережили, что перенёс народ?

А мы стихи любили, мы лебедей лепили,
Цветами украшали любимое жильё...
Не мы стрельбу открыли и путь войне открыли,
Но мы, но мы победно закончили её!

В Берлин пришли мы – русские, татары и казахи,
Народы всей России с Лениным в груди.
...Имперские знамёна, простертые во прахе,
Обугленные черные фашистские вожди.

Кто у меня отнимет святое ощущенье
Победы и расплаты и счастье торжества?
Оно всегда со мною, как кровообращенье,
И гордость Дня Победы всегда во мне жива.

Я с ней пройду все годы, все радости и беды.
Есть ежегодно в мае девятое число –
И снова повторяется бессмертный День Победы,
Теченьем лет в забвенье его не отнесло.

Пусть вечно обелиски, летящие, литые,
Творенья честной кисти, скульптуры и литьё,
Поэмы, эпопеи и трубы золотые
Победу нашу славят, величие её!

Почтальон проходит мимо
И стучит не в нашу дверь.
Почтальон проходит мимо,
Мы не ждём его теперь.

Он обходит все квартиры,
Все соседние дома,
Только нам четвёртый месяц
Ни открытки, ни письма.

Всем приходят письма с фронта…
У меня товарищ есть.
Он вчера перед уроком
Два письма мне дал прочесть.

Наш учитель от танкиста
Получил письмо вчера.
Только нам не пишет с фронта
Наша старшая сестра.

Но сегодня на рассвете
Вдруг соседи будят нас
И читают нам в газете
Напечатанный указ.

Там написано, в указе,
Кто получит ордена,
Там сестра моя Наташа.
Может, это не она?..

Говорят соседи маме:
– Ну конечно, ваша дочь.
Тут не может быть ошибки,
И фамилия точь-в-точь.

Вслух сама читает мама:
– «В марте, первого числа,
Молодая санитарка
Двадцать раненых спасла».

Мама плачет отчего-то,
Младший брат кричит: «Ура!»
Молодец сестра Наташа,
Наша старшая сестра!

Вдруг я вижу почтальона.
Я кричу ему в окно:
– Вы не в пятую квартиру?
Писем не было давно!

На звонок выходит мама,
Отворяет дверь сама.
Почтальон даёт ей сразу
От Наташи три письма.

Помните!
Через века, через года, –
помните!
О тех,
кто уже не придет никогда, –
помните!

Не плачьте!
В горле сдержите стоны,
горькие стоны.
Памяти павших будьте достойны!
Вечно
достойны!

Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
жизнью просторной,
каждой секундой,
каждым дыханьем
будьте
достойны!

Люди!
Покуда сердца стучатся, –
помните!
Какою
ценой
завоевано счастье, –
пожалуйста, помните!

Песню свою отправляя в полет, –
помните!
О тех,
кто уже никогда не споет, –
помните!

Детям своим расскажите о них,
чтоб
запомнили!
Детям детей
расскажите о них,
чтобы тоже
запомнили!

Во все времена бессмертной Земли
помните!
К мерцающим звездам ведя корабли, –
о погибших
помните!

Встречайте трепетную весну,
люди Земли.
Убейте войну,
прокляните
войну,
люди Земли!

Мечту пронесите через года
и жизнью
наполните!..
Но о тех,
кто уже не придет никогда, –
заклинаю, –
помните!

...Запомни эти дни. Прислушайся немного,
и ты – душой – услышишь в тот же час:
она пришла и встала у порога,
она готова в двери постучать.

Она стоит на лестничной площадке,
на темной, на знакомой до конца,
в солдатской, рваной, дымной плащ-палатке,
кровавый пот не вытерла с лица.

Она к тебе спешила из похода
столь тяжкого, что слов не обрести.
Она ведь знала: все четыре года
ты ждал ее, ты знал ее пути.

Ты отдал все, что мог, ее дерзанью:
всю жизнь свою, всю душу, радость, плач.
Ты в ней не усомнился в дни страданья,
не возгордился праздно в дни удач.

Ты с этой самой лестничной площадки
подряд четыре года провожал
тех – самых лучших, тех, кто без оглядки
ушел к ее бессмертным рубежам.

И вот – она у твоего порога.
Дыханье переводит и молчит.
Ну – день, ну – два, еще совсем немного,
ну – через час – возьмет и постучит.

И в тот же миг серебряным звучаньем
столицы позывные запоют.
Знакомый голос вымолвит: «Вниманье...»
а после трубы грянут, и салют,
и хлынет свет,
зальет твою квартиру,
подобный свету радуг и зари, –
и всею правдой, всей отрадой мира
твое существованье озарит.

Запомни ж все. Пускай навеки память
до мелочи, до капли сохранит
все, чем ты жил, что говорил с друзьями,
все, что видал, что думал в эти дни.

Запомни даже небо и погоду,
все впитывай в себя, всему внемли:
ведь ты живешь весной такого года,
который назовут – Весной Земли.

Запомни ж все! И в будничных тревогах
на всем чистейший отблеск отмечай.
Стоит Победа на твоем пороге.
Сейчас она войдет к тебе. Встречай!

Могила Неизвестного солдата!
О, сколько их от Волги до Карпат!
В дыму сражений вырытых когда-то
Саперными лопатами солдат.

Зеленый горький холмик у дороги,
В котором навсегда погребены
Мечты, надежды, думы и тревоги
Безвестного защитника страны.

Кто был в боях и знает край передний,
Кто на войне товарища терял,
Тот боль и ярость полностью познал,
Когда копал «окоп» ему последний.

За маршем – марш, за боем – новый бой!
Когда же было строить обелиски?!
Доска да карандашные огрызки,
Ведь вот и все, что было под рукой!

Последний «послужной листок» солдата:
«Иван Фомин», и больше ничего.
А чуть пониже две коротких даты
Рождения и гибели его.

Но две недели ливневых дождей,
И остается только темно-серый
Кусок промокшей, вздувшейся фанеры,
И никакой фамилии на ней.

За сотни верст сражаются ребята.
А здесь, от речки в двадцати шагах,
Зеленый холмик в полевых цветах –
Могила Неизвестного солдата…

Но Родина не забывает павшего!
Как мать не забывает никогда
Ни павшего, ни без вести пропавшего,
Того, кто жив для матери всегда!

Да, мужеству забвенья не бывает.
Вот почему погибшего в бою
Старшины на поверке выкликают
Как воина, стоящего в строю!

И потому в знак памяти сердечной
По всей стране от Волги до Карпат
В живых цветах и день и ночь горят
Лучи родной звезды пятиконечной.

Лучи летят торжественно и свято,
Чтоб встретиться в пожатии немом,
Над прахом Неизвестного солдата,
Что спит в земле перед седым Кремлем!

И от лучей багровое, как знамя,
Весенним днем фанфарами звеня,
Как символ славы возгорелось пламя –
Святое пламя вечного огня!

Горят города на пути этих полчищ,
Разрушены села, потоптана рожь.
И всюду поспешно и жадно, по-волчьи
Творят эти люди разбой и грабеж.

Но разве ж то люди? Никто не поверит
При встрече с одетым в мундиры зверьем.
Они и едят не как люди как звери,
Парную свинину глотая сырьем.

У них и повадка совсем не людская.
Скажите, способен ли кто из людей
Пытать старика, на веревке таская,
Насиловать мать на глазах у детей?

Вы чтите войну... Но и в деле кровавом
Сложились за сотни и тысячи лет
Людские понятия чести и славы,
Обычай, закон. Ничего у вас нет.

Вы чтите войну, и на поприще этом
Такими вас видим, какие вы есть:
Прикалывать раненых, жечь лазареты
Да школы бомбить ваших воинов честь.

Узнали мы вас за недолгие сроки
И поняли, что вас на битву ведет,
Холодных, довольных, тупых и жестоких,
Но смирных и кротких, как худо придет.

И ты, что сидишь без ремня предо мною,
Ладошкой себя ударяющий в грудь,
Сующий мне карточку сына с женою,
Ты думаешь, я тебе верю? Ничуть!

Мне видятся женщин с ребятами лица,
Когда вы стреляли на площади в них.
Их кровь на оборванных в спешке петлицах,
На бледных и потных ладонях твоих.

Ты, серый от пепла сожженных селений,
Над жизнью распластавший тень своих крыл,
Ты, ждавший, что мы поползем на коленях,
Не ужас, но ярость ты в нас пробудил.

Мы будем вас бить все сильней час от часу
Штыком и снарядом, ножом и дубьем,
Мы будем вас жечь и глушить вас фугасом,
Мы рот вам землею советской забьем!

Волнения не выдавая,
оглядываюсь, не расспрашивая.
Так вот она – передовая!
В ней ничего нет страшного.

Трава не выжжена, лесок не хмур,
и до поры
объявляется перекур.
Звенят комары.

Звенят, звенят:
возле меня.
Летят, летят –
крови моей хотят.

Отбиваюсь в изнеможении
и вдруг попадаю в сон:
дым сражения, окружение,
гибнет, гибнет мой батальон.

А пули звенят
возле меня.
Летят, летят –
крови моей хотят.

Кричу, обессилев,
через хрипоту:
«Пропадаю!»
И к ногам осины,
весь в поту,
припадаю.

Жить хочется!
Жить хочется!
Когда же это кончится?..

Мне немного лет…
гибнуть толку нет…
я ночных дозоров не выстоял…
я еще ни разу не выстрелил…

И в сопревшую листву зарываюсь
и просыпаюсь…

Я, к стволу осины прислонившись, сижу,
я в глаза товарищам гляжу-гляжу:
а что, если кто-нибудь в том сне побывал?
А что, если видели, как я воевал?

Все знают дедушку Петра –
Он слесарь с нашего двора.
Сын на фронте у него,
На заводе внуки,
У него у самого
Золотые руки.

Он и слесарь, и монтёр,
И столяр, и полотёр.
Исправляет он звонки,
Чинит старые замки.
Истопник на фронт уходит –
Дед идёт в истопники.

Есть у дедушки сосед,
Он моложе на пять лет,
И поэтому соседа
Молодым считает дед.

Он кричит ему вдогонку,
Будто малому ребёнку:
– Без галош опять идёшь?
Ох, уж эта молодёжь!

– Если б мне твои года! –
Он вздыхает иногда.

На почтамте почтальоном
Служит дедушкин сосед.
Носит письма по районам
Он почти что сорок лет.

Вдруг стучится он к соседу,
Говорит: – Откройте дверь. –
Говорит он: – Поздравляю,
Вы на пенсии теперь.

Поздравляю вас, сосед,
Вот вам денежный пакет.
Вы устали на работе, –
Объясняет почтальон, –
Вот теперь и отдохнёте,
Есть у нас такой закон.

Все знают дедушку Петра –
Он слесарь с нашего двора.
Все слыхали, как соседа
Он отчитывал вчера.

– Вот закончим мы войну,
Я тогда и отдохну.
Вот отпразднуем победу, –
Говорит старик соседу, –
Победим, тогда придёшь. –
И ворчит ему вдогонку –
Ох, уж эта молодёжь!..